Ричард Сэпир - Китайская головоломка [другой перевод]

Нынешний президент просил сейчас именно об этом.

Президент настаивал, чувствуя, что сидящий перед ним человек проявлял некоторые признаки колебания. Из-за единственной лампы — на столе — в кабинете было темно.

— Ну? — спросил президент.

— Мне хотелось бы, чтобы с этим делом разобрались люди из правительственных организаций.

— Мне бы тоже этого хотелось. Но они провалили всё дело.

— Я должен продумать вопрос о роспуске организации, — сказал Смит.

Президент вздохнул:

— Иногда очень трудно быть президентом. Пожалуйста, доктор Смит…

Президент резко наклонился над столом, так что в свете лампы стало видно его лицо, и образовал почти кольцо из большого и указательного пальцев, оставив промежуток толщиной с карандаш.

— Мы вот настолько близки к достижению мира, доктор Смит. Вот настолько.

Смит мог видеть усталую отвагу в лице президента и ощутить стальную волю, которая толкала этого человека к его цели — миру на земле.

— Я сделаю то, о чём вы просите, мистер президент, хотя будет очень трудно. Публичное появление этого человека в качестве телохранителя или даже агента спецслужбы, занимающегося расследованием, может привести к тому, что кто-то, знавший его ранее, ещё при жизни, сможет опознать его по голосу.

— При жизни? — спросил президент.

Смит оставил без ответа этот вопрос. Он встал, вместе с ним поднялся и президент.

— Желаю удачи, мистер президент.

Он пожал протянутую руку, поскольку не раз жалел о том, что в своё время отказался от рукопожатия президенту. Повернувшись, чтобы идти к двери, Смит произнёс:

— Я пошлю этого человека на задание.

Ремо был в наилучшей форме. Он мог видеть, как старик кореец внимательно разглядывал туалетную бумагу в поисках малейшей морщинки и, не найдя ни одной, взглянул на него в удивлении. Старик тренировал Ремо почти целый год после того, как в результате просчёта Ремо потерял форму.

Ремо не стал дожидаться комплимента, которого, впрочем, и не последовало. За семь лет тренировки комплименты были весьма редким явлением. Ремо оделся, предварительно сняв с себя костюм ниндзя, шорты, белую майку с мишенью на груди, и поверх этого натянул свободные брюки, спортивную рубашку зелёного цвета, влез в сандалии и причесал свои коротко подстриженные волосы. За последние семь лет он привык к своему новому лицу: высоко поднятым скулам, более правильной формы носу и чуть взбитым волосам. Он почти совсем забыл свой прежний образ, забыл, каким он был до того, как его заведомо ложно обвинили в убийстве, им не совершённом, приговорили к электрическому стулу, который почему-то не сработал, хотя все, исключая его нынешних работодателей, были уверены, что приговор привели в исполнение.

— Неплохо, — сказал Чиун.

Ремо даже заморгал от удивления. Комплимент? От Чиуна? Начиная с августа старик вёл себя странно, но похвала после того, как он столько раз не оправдывал надежд, звучала по крайней мере невероятно.

— Неплохо? — спросил Ремо.

— Для белого человека, чьё правительство достаточно глупо, чтобы признать Китай, — да.

— Пожалуйста, Чиун, не будем возвращаться к старому, — сказал Ремо в отчаянии. Дело было не в том, что Чиун презирал Америку, раз она признала красный Китай; просто Чиун презирал всех, кто признавал любой Китай.

Ремо не плакал, но чувствовал, как влага требовательно подступила к его глазам.

— Даже для корейца, маленький отец? — Он знал, что Чиуну нравилось, если он его так называл. Ремо впервые обратился к нему так в те далёкие времена, когда на его лбу и запястьях ещё не зажили ожоги от электродов; тогда Чиун резко отверг его. Возможно, причиной этому был его шутливый тон, возможно, Чиун сомневался в том, что Ремо выживет. Это происходило давно, тогда Ремо встретился с первыми людьми, поверившими в то, что он, будучи полицейским в Нью-Йорке, не застрелил того торговца наркотиками. Но он-то знал, что не убивал его. Это было какое-то сумасшествие. Священник, который дал ему последнее причастие с небольшой таблеткой на кресте, спросил, хочет он сохранить душу или задницу.

Таблетка во рту и последняя прогулка до электрического кресла, полное отключение сознания и последняя мысль о лживой надежде, которую внушают всем приговорённым к смерти. А затем последовало странное пробуждение. Вокруг стояли люди, знавшие, что он был казнён ложно, ибо именно они всё это подстроили. Такова была— реальная цена за его жизнь сироты, которая ничего не стоила. У Ремо не было родных или близких, вспоминать о нём было некому. Возможно, это было и частичной расплатой за его жестокие расправы с партизанами во Вьетнаме. Как выяснилось, за ним давно и внимательно наблюдали.