Михаил Нестеров - Месть и закон

– Понимаешь, – неуверенно начал Яцкевич, – если следствие и нашло что-то, указывающее на убийство, то постарается скрыть эти факты, потому как для них они напрямую связаны с убийством девочки. А самоубийство ставит в этом деле последнюю точку.

Некоторое время Шустов молчал. Он старался не смотреть на Андрея, ему все время казалось, что рядом с ним Белоногов, удачно имитирующий голос Яцкевича.

– Возможно, ты прав, Андрей. Но единственный человек, к которому я могу обратиться, это Рожнов.

Уверяю, Михаил не станет утруждать себя, это не его работа. Для него важно, как на это посмотрит начальство. А начальники не любят бесполезных инициатив – только по делу.

– Ты тоже не любишь?

– А чем, по-твоему, один начальник отличается от другого? Я недолюбливаю Рожнова, ты – меня.

– Как-то ты сказал, что Рожнов советуется с тобой.

– Советуется – когда ему нужно.

– А если тебе что-то понадобится?

Шустов задал встречный вопрос:

– Как ты думаешь, Андрей, почему вообще существует начальство? К примеру, для тебя.

Яцкевич пожал плечами. Старая песня, сейчас сообщит о свободе, которую...

И не ошибся.

– Для того, – продолжил Олег, – чтобы ты не думал. Если тебе дать слишком много воли, ты начнешь думать. Тут и до бунта недалеко, как считаешь?

Яцкевич до того привык к подобным разговорам, что не счел нужным отвечать. В конце концов ему нет дела до настроения Шустова – подпортил он его или нет. Андрей еще в начале матча отметил, что Олег явился на игру не в лучшем расположении духа, но воодушевился от хорошей игры, которая, несмотря на откровенное равнодушие Яцкевича к баскетболу, произвела и на него впечатление.

Меняя тему разговора, Андрей рискнул спросить:

– Сам-то чего кислый пришел?

Олег махнул рукой – не хотелось открывать причин, которые ввели его в уныние. Он не так часто встречался с дочерью, пришлось преодолеть себя, чтобы однажды появиться на пороге некогда своей квартиры. Казалось, не было долгих месяцев разлуки, а с другой стороны, они давали о себе знать: дочь встретила его радостно, долго плакала у него на плече, и Олегу пришлось выслушать справедливые упреки девочки.

Ему было невероятно сложно объяснить ей причины, по которым они редко виделись. Ей только девять лет, но чувствовалась в ней не просто потребность в объяснениях отца, но его присутствие, что ли.

Лишь когда они оба заново стали привыкать друг к другу, между ними возникла та невидимая, когда-то прерванная связь.

Олегу хотелось, чтобы дочь явственно представила его стоящим под холодным дождем и устремившим тоскливый взгляд на ярко освещенные окна. Но он предвидел вопрос дочери: «А почему ты не зашел?» – и не знал на него ответа.

И вот неожиданный вопрос Яцкевича подтолкнул его к открытому разговору.

– С дочкой вчера встречался, – улыбнулся Олег.

Яцкевич спокойно воспринял это известие.

– Не подумываешь сойтись со своей бывшей? – спросил он.

– Честно? – Поймав необязательный в этом случае кивок собеседника, Олег продолжил:

– Если честно, Андрей, то я бы бегом. Но не из-за жены, нет, хотя и по ней скучаю. – На его лицо набежала грустная улыбка. – Вчера с дочуркой часа полтора гулял.

– Отцом-то тебя она называла?

Олег долго молчал.

– Знаешь, – наконец произнес он, – она, конечно, не взрослая, но в ней определенно есть детская дипломатия, раньше я об этом не догадывался.

Отцом называла, – глаза Олега погрустнели еще больше. – А отчима за глаза предпочла называть Васькой. Олимпийским, – добавил Шустов и пояснил:

– Он работал начальником цеха на фабрике пластмассовых изделий, в свое время наладил производство полиэтиленовых пакетов, с изображением олимпийского Мишки в частности. Натаскал домой столько пакетов, что до сих пор не кончились. В магазин – с «Мишкой», вторую обувь в школу тоже таскает в таких же пакетах. «Не обижается на прозвище?» – спрашиваю. Качает головой: «Ты что, папа, я же про себя его так называю, а то обидится. Я даже маме не говорю, что дала ему прозвище». – «А почему не Мишкой называешь?» – «Так ведь он Василий Геннадьевич». Да, говорю, так даже забавней.

Олег умолк, бросив на товарища смущенный взгляд:

– Ты тоже помалкивай, Андрей. Это личное. Если хочешь – ты поплакался мне, я – тебе.

– Заметано, командир, – улыбнулся Яцкевич.

Андрей в очередной раз убедился, что Олег не может быть причастен к смерти Светы Михайловой и Валентины Ширяевой. Яцкевич искал и не мог найти причины, по которым Олег мог дать согласие на этот зверский акт. Трудно, почти невозможно представить себе Олега, самолично затягивающего удавку на хрупкой шее девочки.