Иван Сербин: Горячая точка

Воробьев интуитивно поднял голову, спросил громко:

— Здесь кто-нибудь есть?

Шаги. Приблизились, стихли. Человек был где-то рядом, капитан слышал его дыхание.

— Пожалуйста, — попросил он, — помогите мне выйти. Я ничего не вижу.

Молчание. Они не хотят ему помочь? Наверное, он просто что-то делает не так. Воробьев повернулся и пошел. По кругу. Вдоль стены. А те, кого он не мог видеть и кто не хотел ему помочь, пошли следом. И он снова споткнулся и снова упал. А идущие следом взяли его за руку и помогли подняться.

— Пойдемте, — сказал невидимый человек. — Я вас провожу.

— Спасибо вам. Большое спасибо, — ответил Воробьев и поделился, как со старым другом: — Знаете, я ведь ничего не помню. Вы поможете мне найти мой дом, да? Наверное, меня уже где-нибудь ждут и волнуются... У меня ведь должен быть дом. — Человек молчал. — У каждого есть дом. Мне просто нужно его найти, и тогда, наверное, я все вспомню. Вы поможете мне? — Человек молчал, и это, наверное, было неплохим знаком. Ведь если бы он не хотел помочь, то сказал бы об этом. Воробьев подумал и добавил еще раз: — Спасибо. Я буду вам очень благодарен.

— Он действительно ослеп? — спросил Третьяков, закуривая.

— Во всяком случае, зрачки на свет не реагируют, — ответил Чесноков и посмотрел в сторону башни.

Ярко освещенная, она казалась совершенно иной. Словно развеялся дурной кошмар. Пожарные заливали догорающие остовы вертолета и БТРов. Сновали у башни люди. Эксперты, санитары, милиционеры. Десятки людей. Суетились телерепортеры, торопясь запечатлеть, чтобы успеть подать «горячим» в эфир. Повсюду, словно праздничная иллюминация, моргали цветные маячки. Вереницы машин.

Представители самых разных организаций, министерств и ведомств. И его ведомства тоже. Человек, носивший позывной Путник-5, сейчас осматривал территорию, непосредственно прилегающую к башне.

Четвертаков, стоявший тут же, хмыкнул раздраженно:

— Налетели, как мухи на...

— Что с ним будет? — снова поинтересовался Третьяков у Чеснокова.

— Расстреляют, конечно, — ответил за того Четвертаков. — А вы небось думали, наградят?

— Слушайте, генерал, — спокойно и даже чуточку медлительно протянул Третьяков. — Возможно, я вам не нравлюсь. Возможно. Но если вы еще раз позволите себе разговаривать со мной в подобном тоне, я вас изувечу, невзирая на чин и должность. Вам понятно?

— А чего я такого сказал?

— Вот и подумайте. Доброй ночи, — добавил Третьяков, обращаясь к Чеснокову и Ледянскому.

— Да какое уж там, — обреченно махнул рукой Ледянский.

Третьяков повернулся и зашагал к Королева. Он прошел вдоль развороченного забора, мимо автобусной остановки, пересек дорогу и увидел Беклемешева. Тот стоял, привалившись к капоту «Волги», и курил. Третьяков обошел машину, отпер дверцу, положил руки на крышу.

— Удачное получилось дельце, правда? — спросил Беклемешев, не глядя на собеседника.

— Вы о чем? — равнодушно поинтересовался полковник.

— О низкочастотном генераторе. О погибших солдатах. О Воробьеве. Об убитом Борьке Сергееве. О вас. Обо всех.

— Ах, об этом... Ну, понятно, — вздохнул Третьяков и предложил: — Садитесь, подвезу. Вам в какую сторону?

Беклемешев промолчал, подумал.

— А если бы вы все-таки убили Президента?..

— Вам было бы его жаль? Бросьте, Зиновий Ефимыч. Сентиментальность — качество, конечно, неплохое, но только у детей.

— Кто занял бы его кресло? Ваш начальник? Начальник вашего начальника?

— Какая теперь разница?

— Большая. Вы ведь можете решиться повторить этот трюк с генератором.

Третьяков качнул головой:

— Вы догадливы.

— Я вас посажу, — решительно сказал Беклемешев.

— Нет. Не посадите. Вам ничего не удастся доказать. Или, может быть, вы решили меня убить? Как своего начальника, майора Котова?

— Нет. С меня достаточно и одного раза. Больше я подобной глупости не сделаю, — Беклемешев покрутил в пальцах окурок и бросил себе под ноги. — Я просто докажу, что вы — убийца.

— Ой ли, Зиновий Ефимович.

— Вот увидите.

— Да нет, пожалуйста, доказывайте, — согласился Третьяков. — Только ведь все равно ничего у вас не выйдет. Свидетелей нет.

— Военком.

— Рахин? Так он удавился у себя в кабинете полтора часа назад. Сразу после вашего ухода. Бедняга совсем тронулся умом. Подумал, что наступает тридцать седьмой год. Сумасшедший Гуртовой? Так он всего лишь сумасшедший, не более. На этот счет существует официальное заключение. Что еще? Крысы? Их тоже уже нет. Мои люди забрали их с Петровки два часа назад. Все, — Третьяков развел руками. — Образумьтесь, Зиновий Ефимович. Подумайте сами. Даже если вы что-то там и докажете. Власти никогда, ни при каких условиях не сознаются в существовании этого оружия. Вас объявят сумасшедшим и отправят вслед за Гуртовым. И потом... Для кого это все делается? Лично для меня? Для моего зятя? Для жены? Не стану говорить вам высокопарных слов о Родине и долге, но так оно и есть.