Инна Булгакова: Солнце любви

- Я было заподозрил твоего мужа, и Варя не выдала, боясь мальчишку со мной — с убийцей! — столкнуть. Поль донес. Но он меня видел, он караулил отца во дворе.

- Это ужасно, конечно, но понятно: сын спасал отца.

- Спасал?.. Отец, сам в шоке, придерживает дергающееся в конвульсиях тело и слышит грозный шепот (рок ведет!): «Пойди и отбери мою бейсболку!» — «Она не отдаст!» (Адвокат уже уловил в Еве симптомчики фурии мести). — «А ты ее убей!»

- Не может быть!

- Не может, но было.

- Не может произойти убийство по приказу ребенка!

- Не знаю. Эта тайна — не наша, она запредельна. «Бес попутал», — говорил сам адвокат в жгучем недоумении. «Я приказал, — косноязычно лопочет Ипполит сейчас, — папа пошел и убил и принес бейсболку. И я сказал: «Мне она такая не нужна — шапочка была в крови, и папа вытирал об нее пальцы — отнеси обратно». Но когда я увидел кровь, я выздоровел, ко мне больше не приходила «черная собака»».

- Господи! — ужаснулась Лана. — Как они жили после этого девять лет вместе?

- Как ужаснувшиеся раз и навсегда сообщники преступления. молча. Мальчик угадал (или сочинил) историю знакомства Мастера (будто бы твоего мужа) и Маргариты-Евы и преподнес ее мне. А когда мы с Ипполитом вошли в темный кабинет и увидели в углу самоубийцу в петле, падучая вернулась.

- Что адвокат написал в записке?

- Судя по дате, он заготовил ее заранее, после убийства Подземельного, и носил при себе. На всякий случай, когда меня выслеживал. Я уже знал, кто идет за мной к «своим», слышал его восходящие шаги на лестнице, легкий лязг замка в прихожей. И сказал громко: «Я все знаю». — «Романыч, чего это ты знаешь?» — «То же, что и ты. Только я понял сегодня, а ты знал всегда.» На столе в кабинете лежала записка в витиеватом «адвокатском» стиле: «Если чаша гнева переполнится, убийца умрет сам. Никто ни в чем не виноват, кроме меня. 10 июля 1999 года». На записке — портсигар червонного золота с гравировкой «мертвая голова».

Лана (деловая женщина, переводчица) ушла на какой-то официальный прием, пообещав вернуться к ночи. «Ровно в полночь буду ждать». Оба разом усмехнулись понимающе, они действительно вполне подходили друг к другу.

Он остался сидеть на скамейке, где недавно двоюродный брат его в претенциозной манере французского маркиза обрывал лепестки розы и бросал в мутные воды. «Если ты такой умный, то молчи! Оставь все как есть». — «Нельзя. Будет новая смерть». А смерть уже стояла в углу лабиринта, сквозь своды которого продрался философ, живой, но «метафизически» (и физически) израненный.

Наконец он поднялся и побрел к себе в липкой духоте надвигающейся тьмы, которая не принесет утоления.

На углу, там, где улица расползалась на два рукава — Копьевский и Словесный — услышал голос:

- Петр Романович!

Подошел к сверкающему «Мерседесу».

- Разве ты не уехала?

- Я в раздумье.

- Тебе есть о чем подумать. Бешеные деньги, наверное, затягивают.

- Вот я и хотела посоветоваться.

- Найди себе крутого сутенера, — перебил он с высокомерной усмешкой, но она словно не слышала и продолжала очень серьезно:

- Спасибо, Петр Романович.

- За совет?

- За любовь.

- Я тебя не люблю.

- Я знаю. За те два дня, когда вам казалось.

Он опять перебил:

- Я был одержим «нетерпением похоти». Чтоб застраховаться от такой любви, святые отцы советовали смотреть на женщину, как на разлагающийся труп, от которого смрад. Вот так дядя мой, должно быть, взглянул.

Варя вздрогнула.

- Вы на меня так смотрите?

Петр опомнился. «Христианский смысл любви». Камень, черт бы меня побрал!»

- Прости! Я не способен так любить. как мой брат, ну, не дано. — Не описывать же, в самом деле, женщине свою брезгливость вплоть до отвращения к ней! «Что никогда в церковной тишине не пропоют над нами Алилуйя». Но она уловила:

- Я вам противна, правда?

- Я себе противен. Не бери в голову, поезжай к своему морю и все позабудь, девочка.

- Я так и сделаю.

Загудел мотор, Петр отпрянул от окошечка, успев заметить слезы. Автомобиль с натугой разворачивался в тесном каменном мешке. Он вдруг понял про «море», но не успеть! Это уже было, было, и тогда он успел. как на крыльях ворвался в проходной двор, туда, в Словесный, к краснокирпичной стене с черным пятном от взрыва. Давным-давно, в юности, вот так он встал на пути брата, загородив собою смертный провал. «О соле мио! — твердил Петр сквозь слезы. — Солнце мое!» — глядя на приближающуюся с бешеной скоростью «синюю птицу», и в это мгновенье философу было все равно, успеет ли Варя затормозить...