Александр Бушков - На то и волки

— Хиль…

— Жорка Хилкевич?

— Ну…

— А зачем ты здесь?

— Я чо, знаю? Хиль велел смотреть, чтоб на Райку не наезжали…

— Под Хилем ходишь?

— Ну.

— А он? Под Бесом?

Охранник молча сопел.

— В жопу засунуть? — Данил показал ему хрустальный цветок. — А потом раздавить. То-то посмеются ребятки в травматологии, когда будут доставать, и сам ты прославишься на весь Шантарск — как же, тот самый, у кого из задницы стекло доставали. Ты, может, думаешь, я с тобой цацкаться буду? Или меня не знаешь?

— Знаю, — уныло протянул страж астральных врат.

— Так под кем Хиль ходит?

— Под Басалаем.

«Опаньки, — сказал себе Данил. — Вот это новости. С какой стати, скажите на милость, Басалаю выступать против Кузьмича? Очень уж неравны весовые категории, а Басалай мужик осторожный и каменные стены лбом сроду не таранил, нет у него такого обычая…»

— Что ты мне звездишь? — сказал Данил ласково-грозно. — Подвальчик этот «Крогер ЛТД» оборудовала?

— Ну.

— А откуда в «Крогере» Басалай? Его там и близко нет…

— Не мои проблемы (парень все косился на хрупкий цветок, которым Данил временами щекотал ему задницу). Только Хиль тусуется и с Крогером, и с Басалаем. И когда охрану ставили, он меня сюда и сунул…

Даже если он не врал, картину это ничуть не проясняло. Потому что и Крогер был неподходящей кандидатурой для добровольного камикадзе. Разве что его нарочно вытолкнули вперед, как тех лучников-смертников, что бежали впереди фаланги…

— Ну, полежи пока, — сказал Данил.

Встал с колен, сделал Рашиду знак стеречь пленника, а сам кивнул двум остальным и тихонько открыл ведущую в глубь подвала дверь. Чалмы они так и не сняли, некогда было.

За дверью обнаружился узкий коридорчик. И там справа и слева — по двери, и обе приоткрыты. За той, что справа, — нечто вроде крохотного офиса: стол, кресла, японский факс, на стене портреты каких-то ветхозаветных субъектов с буйными бородищами и напряженно-застывшими взглядами психопатов — судя по стоячим воротничкам с загнутыми углами и широким галстукам, звезды и патриархи спиритизма начала века.

За второй дверью оказалась довольно большая комната. Оттуда выплывал сладковато-приторный дымок каких-то благовоний — скорее всего, индийские палочки, у Данила дома тоже стояли в вазе такие как сувенир. Стены украшены разнообразнейшими мандалами, золотыми на черном и синем, красными на золотом, весьма реалистичными портретами лобастых инопланетян с глазами-плошками и диковинными пейзажами, резавшими глаз буйством красок — надо полагать, виды нептунианской глубинки, переданные братьям-землянам по телепатическому факсу…

Штук десять деток Галактики сидели на полу, подобрав ноги по-турецки, упрятав подошвы под подолы синих балахонов, а ее преподобие Астральная Матерь, устроившись на чем-то вроде тумбы, вещала проникновенно:

— Для того же, чтобы познать собственную суть, надлежит отречься от сути ради того, что не есть суть, от сущего ради несущего, и тогда обретешь покой меж крыльев Великой Птицы… [5] Блаватская, «Голос молчания»

— Кстати, о птичках, — сказал Данил громко, входя внутрь. — Орлы прилетели…

Физиономии с тупо-затуманенными глазами медленно-медленно поворачивались к ним. Сама Астральная Мамаша среагировала быстрее:

— Что вам здесь нужно?

— Мы из соседнего астрала, — сказал Данил. — Зашли вот чакрами потереться…

Расплывшаяся бабища с выкрашенными перекисью волосами, не особенно и теряясь, завопила:

— Толя!!!

— С ним все в порядке, — сказал Данил. — Лежит и добавки не просит.

Балахоны зашевелились. Данил кивнул своим парням. Степаша вынул из-под куртки громадный пистоль и с милой улыбкой навел на контактеров. Контактеры приутихли. Пистоль, откровенно говоря, был не более чем пластмассовой японской игрушкой, но сработан великолепно, выглядел тяжелым, настоящим и страшным.

Жора ловко прихватил Астральную Мамашу за кисть руки, сделал захват, так что она согнулась и взвыла, головой вперед вытолкал в дверь и толчком направил в комнатенку напротив. Выхватил из-за ремня короткую полицейскую дубинку с перекладиной, перехватил концы обеими руками, придавил жирную глотку президентши академии и налег как следует, вопя:

— Удавлю, еретичка поганая! Душу выпущу!

Он не особенно-то и играл, честно говоря, не играл вовсе — бывший десантный сержант, успевший хлебнуть Афгана, вышел оттуда истовым православным человеком, как и положено, исполненным лютой ненависти ко всевозможной бесовщине. У Данила таких «дерганых» ребят было несколько — порой именно их использование давало самые лучшие результаты…