А. Логачев - Колумбийская балалайка

— А теперь, Агустино, докладывай по порядку.

И сел на свой стул.

И Агустино заговорил нормально. Он без воплей и завываний рассказал о том, что его брат Энрике позавчера вечером повез иностранных туристов на своем катере на морскую прогулку. И не вернулся до сих пор. И о туристах ничего не слышно. Впрочем, как о них услышишь, когда неизвестно, кто они и где проживают. Одного туриста видела жена Энрике (всхлипнула женщина постарше, стоящая по левую руку от Агустино), тот приезжал на машине. Но Энрике успел сказать ей, что кататься собирается целая компания, и следующим утром, в крайнем случае к полудню, должны вернуться. А прошло уже двое суток, Астрема..! А? Еще что? Еще Энрике успел похвастаться — тот, на машине, заплатил хорошо, не торгуясь. Он, Агустино, только что из порта, где спрашивал о брате. Энрике не возвращался, и никто из выходивших вчера и сегодня в море не видел его катер «Виктория». «Мы все очень, очень обеспокоены, — закончил Агустино. — Жена Энрике, я и моя жена». (Теперь пустила слезу женщина по правую руку от брата Энрике.)

«Почему ты обеспокоен, как детеныш пумы, потерявший пуму, я догадываюсь, — подумал Астремадурас. — Энрике кормил и содержал тебя и твою жену. Ты только и умеешь, что проигрывать на петушиных боях деньги брата».

— Кто он по национальности? На каком языке говорил? — спросил Астремадурас у жены Энрике.

Та ответила, что видела незнакомца из окна, он ей показался похожим на араба. Говорили по-английски, ее Энрике знал много английских слов, не первый день туристов возит. Но они не столько говорили, можно сказать, что почти и не говорили, а все больше размахивали руками, лупили друг друга по плечам или рисовали палкой на песке арабские цифры. А арабы, известно, террористы. Взять сирийца Али с их улицы, торговца керосином…

— Все! — Астремадурас вскинул руку. — Ясно. Почему бы вам не пойти домой и не подождать еще?

— А если его надо спасать?! — вскричал Агустино. — Если срочно? Если он тонет в волнах, держась за обломок доски?

— А я-то тут при чем? — Астремадурас сложил ладони лодочкой, затряс ими перед грудью. — При чем тут детектив Кастилио? При чем тут полиция? Что, у нас своих дел мало? Вот! — Он подхватил со стола сегодняшнюю сводку. — Два малолетних наркомана порезали друг друга в баре «Розетта», одного откачать не удалось, а второй ничего путного не говорит, только хихикает и пытается ухватить детектива Кастилио за нос, правда, Кастилио? Дознаваться надо? Надо! — Листок со сводкой полетел на пол. — Или! Ограбление с попыткой изнасилования сеньоры Гаруччо в переулке Тирасо. Изнасилование не получилось — в смысле у преступника не получилось, — но сумочку с зарплатой он отобрал. Искать надо? Надо! — На пол полетел очередной листок. — Или вот! В дешевой гостинице утром обнаружен труп неизвестного мужчины, которого третьего дня за-пытали до смерти! Представляешь? Его пытали! Почти в центре города! Никто ничего не слышал, его нашли только вчера, и то случайно… А при нем ни документов, ни денег, записался под фальшивым именем, говорил вроде бы с кубинским акцентом… И больше про него неизвестно ни-че-го! Разбираться надо? Надо! — Еще один листок присоединился к компании отброшенных. — Дальше. Какой-то кретин вызвал полицию: проститутка — прошу прощения, дамы, — отказалась удовлетворять его противоестественным способом, и он захотел, чтобы полиция за это привлекла ее к ответственности! — Листок. — Три уличные драки! — Листок. — Пять краж! — Листок. — Два вымогательства! Притоны, облавы в борделях! — Вся пачка сводок полетела на пол. — И все это на моей больной шее! — Для убедительности Астремадурас похлопал себя по мясистому загривку, потом сложил указательный и большой пальцы левой руки щепоткой и оставшимися пальцами потряс перед лицом Агустино: — Кто, скажи мне, кто будет расследовать все эти преступления?!.

Агустино выдержал театральную паузу, заставившую всех в комнате насторожиться, и вкрадчиво проговорил, глядя прямо в глаза Астремадурасу:

— Мне надо было идти прямо к министру? Или… или забыть, что у меня есть старый приятель, школьный товарищ, — подлец подмигнул, — друг детства? — Он подмигнул еще раз. — Ведь ты же можешь позвонить кому угодно, хоть самому министру, а я, бедный человек, нет…

Астремадурас почувствовал, как намокает у него под мышками, и понял, что опять попал в липкие руки любителя петушиных боев, тот опять добьется своего. Ему снова удалось вызвать страх. Вызвать ужасное видение заката репутации: все ржут и показывают на него, Астремадураса, пальцами. Позор и потеря авторитета второго человека в полицейском участке, дети перестают уважать своего отца, соседи сплетничают, подглядывая из-за занавесок, жена не смотрит больше с обожанием. Все это начинает происходить после того, как Агустино, смакуя толстыми губами подробности, рассказывает о детстве Астремадураса: как тот обмочился в штаны, испугавшись гуся сеньора Маркеса, как воровал монетки из шапки слепого Клауса, как писал неприличные слова и рисовал непристойности на доме грека Константинидиса, как, прячась под школьной лестницей, заглядывал под юбку учительнице музыки, сеньоре Фернанде, как пробрался ночью в церковь и приляпал святому Валентину пластилиновое мужское достоинство, — и много другого, еще и похуже.