Владимир Король - Время тяжелых ботинок

Выводы напрашивались самые неутешительные.

Желвак показал такое лицо, что у Кинжала пересохло во рту.

– Слушай, Алекс, внимательно. Прошерсти мне все передвижения Толстого за последний месяц. С камнями я разберусь, но при нынешнем бардаке их история для нашего расследования, скорей всего, ничего не даст. На этом рынке сейчас беспредел: мне как-то предлагали диадему – прямо из запасников Эрмитажа. Захарыч всё куда-то мотался, кажется, в Подмосковье. Опроси всех, кого можно. Хребтом чувствую, разгадка его смерти где-то рядом.

При этом он посмотрел сквозь Кинжала. И хорошо, что тот поймал этот расфокусированный взгляд, а то бессонная ночь была бы гарантирована.

Бруту понадобилось срочно закрыться словами:

– Палыч, братан, если что, я в доле.

Но Желвак, скорей всего, не слышал и этого.

Кажется, он почуял след тайного и очень опасного врага. И теперь его было не остановить.

О том, что происходит в городе Озерки, Кинжалу по телефону докладывал Шмель.

Брут понимал: Олеся – та ниточка, дёрнув за которую, Желвак поставит его в положение оправдывающегося, самое невыгодное, какое только можно себе представить.

Придётся рассказывать о Глебе Живило, его больном внуке, находящемся на послеоперационной реабилитации в Германии.

Кинжал разведчиком не был, и в эффективность легенд не верил. Брут был уверен, что лучше – правда или, во всяком случае, её значительная часть.

Он поговорил со своим домоправителем Василием. Тот согласился спрятать Олесю в Белоруссии.

Только девчонка явила категорическую вредность – никуда я не поеду!

Её убеждала Наталья, уговаривал Астрыкин, пугал, как мог, сам Кинжал, – всё без толку.

Отца троих дочерей-подростков жена Димыча Катя называла светочем петербургской педагогики. Все трудные разговоры с их девочками вёл только сам Димыч. Он и заметил: у девушки из города Озерки не всё в порядке с восприятием – не слышит, что ей говорят.

А Олесе теперь здесь нравилось.

Леонид подарил ей компьютер, она быстро его освоила, и компьютерные игры занимали почти всё её время. Был ещё телевизор с 50-ю спутниковыми каналами: «тарелка» стояла прямо на веранде.

Конечно, она затаила на Леонида обиду – за резкое охлаждение к ней как к женщине.

Но она понимала, он привык, что их двое. Он любил Веточку. Та умела возбуждать его РАЗГОВОРАМИ. Леонид обожал её грязные ругательства. Она выдавала такие тирады, каких он, наверное, больше не услышит никогда.

Её никуда не выпускали.

Кинжал внушил, что кто-то её ищет и, если найдёт – убьёт.

Она мало общалась с Василём и Натальей, её коробило от белорусского акцента.

Когда Василь однажды сказал: «Шо ж ты робышь, дзяучына?» – её чуть не вырвало.

Собак она панически боялась и уговорила Леонида, чтобы их почаще запирали в вольере.

Кроме компьютера и телевизора у неё появился ещё один друг.

Это – сам ДОМ.

Она испытывала сильнейшее возбуждение от того, что никто ей не мешал быть здесь свободной, обследовать каждый уголок огромного чужого жилища.

На втором этаже был небольшой чулан, битком забитый лыжами, палками, рюкзаками, спортивной обувью, резиновыми сапогами. Олеся решила навести здесь порядок, вытащила всё в коридор, принесла тёплой воды, чтобы вымыть пол.

Она протирала мокрой тряпкой паркет, когда обратила внимание на странную щель.

Затворница поднялась и с высоты своего небольшого роста заметила в полу небольшой люк. Она принесла из кухни портняжные ножницы, поддела крышку и легко её открыла.

Снизу пахнуло прохладой, туда вела деревянная лестница. Искательница приключений прикрыла дверь в чулан и ступила на лестницу, ведущую в восхитительную преисподнюю.

Она заметила выключатель, щёлкнула им и увидела, что лестница имеет целых четыре марша – довольно глубокая шахта. Олеся всю жизнь прожила в собственном доме и поняла, что имеет дело с потайным помещением. Лестница вела куда-то вниз, минуя первый этаж.

Унимая приятную дрожь, юная охотница на чужие секреты стала осторожно спускаться в загадочное подземелье.

Внизу оказался небольшой сумрачный подвал, где был такой же беспорядок, как и в чулане наверху. Девушка принялась этот хлам разбирать, с удивлением обнаружив новые пластмассовые ящики, бочки разных размеров, в которых никто и никогда ничего не солил.

Было впечатление, что всё, чем забито это секретное помещение, принесли сюда специально и навалили кучей, а не накапливали постепенно, как это обычно бывает. Здесь не было ни старых ведёр, которые жалко выбрасывать, ни мешков с поношенной одеждой, ни надбитой посуды, пользоваться которой – плохая примета.