Дмитрий Щербаков - Русский терминатор

— Папа, этот киллер!.. — воскликнул Джавад в отчаянии.

— Из бригады Шалама легли пятеро отборных адилевских бойцов! — перебил Тестомес визгливо, срываясь на крик. — Из бригады Глыбы — десятеро! Какие были бойцы! Да, мразь, бендера, но какие бойцы! Палачи прирожденные! Я сам их для особо грязных дел использовал! А теперь их нет! Их завалили влет, чохом, и ради чего?! Ради личных разборок господина Джавада!

— Да не личных разборок!.. — еще раз попытался объясниться Джавад.

— Молчать! — рявкнул Тестомес. — Твои должники, твои девки, твои кровники меня не интересуют! Ты слишком мало думал об интересах «семьи» и слишком много — о собственной шкуре! Вот и разбирайся теперь сам! У тебя есть своя бригада?!

— Есть…

— Вот и разбирайся! А «соседей» не вмешивай! Это приказ, ты понял?!

— Но папа!..

— Никаких «но»! — загремел Тестомес. — Короче, я запретил всем нашим бригадирам давать тебе людей! Все, разговор окончен!

— Но папа, ведь меня…

— Все, свободен! — Тестомес сделал короткий жест рукой, означавший элементарное «пошел вон».

…Джавад вышел из кабинета, как оплеванный. Сегодня его самолюбие жестоко пострадало. И еще кавказец понимал: если пресловутый чмырь срочно не будет найден и уничтожен, то жестоко пострадает не только самолюбие Джавада…

Тестомес вызывал Джавада к себе в кабинет утром. А вечером того же дня Евграф тоже пришел в кабинет. Только в другой — в кабинет директора «Джанга» Крысинского.

Прежде чем начать разговор, Тадеуш Маркович окинул посетителя пристальным взглядом.

— Мне передали, ты плотно имел дело с Семеном. И закупал оптом небольшие партии товара. По розничной цене. Так?

— Так, — кивнул Евграф.

— Звать тебя как? — осведомился поляк.

— Дядькой Графином кличут на Дворе Чудес, — усмехнулся Евграф.

— А меня можешь звать пан Тадеуш, — разрешил Крысинский.

— Езус Мария, панове! — осклабился Евграф. — Пся крёв, матка боска… Дупа! — добавил он радостно, выдавая на-гора почти все польские слова, которые помнил.

— Ты чего ругаешься?.. — опешил Тадеуш.

— А я разве ругаюсь?! — очень натурально удивился художник, хотя прекрасно знал, что «пся крёв», то есть «пёсья кровь», — любимое ругательство поляков, а «дупа» вообще означает «задница». — Извиняйте, дядьку. Прости уж, твое благородие, нас, убогих. Мы, сирые, просто думали порадовать твое панское сердце звучанием посполитой речи…

— Речь Посполитая — это великое государство древности! — выкрикнул Крысинский визгливо, почти со слезой. — Государство, а не польский язык, понимаешь ты, дубина?!

Тадеуш смутно догадывался, что над ним издеваются, но формально прицепиться было не к чему — ну действительно, откуда русскому ханыге из полубогемно-полубомжового квартала знать, что такое Речь Посполитая или, положим, «дупа»?

— Государство, говоришь, пан? — продолжал дурачиться Евграф. — А речь там, в смысле базар, по-каковски держали?

— Да по-польски же! — воскликнул Крысинский с отчаянием.

— Значит, на посполитом языке! — заключил художник удовлетворенно. — Посполитый, стало быть, базар!.. Да ты, пан, не расстраивайся, мне что целенькая девка, что посполитая во все дырки — чисто по банану. Я со Двора Чудес, а у нас там шляхта не водится, одна шлюхота…

— Заткнись! — заорал Крысинский вне себя.

Евграф покладисто замолчал.

— Значит, ты со Двора Чудес… — заговорил Крысинский, успокоившись. — Гнилой у вас там район, братва его не любит… Стукач на стукаче.

— Да, у нас стучат! — подтвердил Евграф гордо. — У нас каждый второй — ментовский сексот! — художник даже грудь выпятил от важности.

— Чем же ты чванишься? — скривился Крысинский.

— Так ведь тут моментик есть интимный, — хитро прищурился Евграф. — Своих-то, богемных, наши никогда не закладывают. Вламывают ментам только чужих — блатных, «братовню» вашу, если таковые к нам залетят да бузить начнут. И сроду ты не определишь, кто конкретно «быка» вломил — именно потому, что стукачи у нас через одного! А зато ни посторонних разборок на Дворе Чудес не случается, ни ментура к нам не суется, знает: крупную рыбу мы сами сдадим, а наши внутренние дела — это наши внутренние дела, никого мы до них не допустим. И не трогают нас — ни государевы опера, ни ваши архаровцы: первые — понятно почему, а ваши — так просто, извини, сыскарей стремаются. Вот и живем мы сами по себе!

— Суки вы!.. — процедил Крысинский.

— Может, и суки, — согласился Евграф беззлобно. — Но только сам посуди: вот я второй год там у себя «дурью» торгую, и до сих пор меня не хапнули! И других наших не хапнули! Хотя, по твоим же словам, у нас стукач на стукаче!