Александр Бушков - Бульдожья схватка

Петр чувствовал себя так, словно вывалялся даже не в грязи — в натуральнейшем дерьме. Какое-то время пребывал в полной панической растерянности: немыслимым казалось теперь сидеть и ничего не делать. Что-то следовало немедленно предпринять, что-то сказать, исправить, отменить, вернуть, уничтожить…

Он с превеликим трудом взял себя в руки. Как-никак это был его родной брат — а жизнь на грешной земле, он давно уже успел обнаружить, чертовски замысловата, ни за что не укладывается в ходульные схемы. Особенно если вспомнить о ТОМ, кто сказал однажды: не судите, и не судимы будете.

Какое у него было право не то чтобы судить — выносить приговоры и ставить диагнозы? Что он знал о взаимоотношениях всех этих людей, о их характерах, привычках и побуждениях? Вполне могло оказаться, что всех — ну, или почти всех — сложившееся положение дел вполне устраивает. Катя обрадовалась, что не будет больше ни «театра», ни «фотостудии», а Наденька вроде бы тяготится навязанным ей занятием… но опять-таки кто ему дал право все ломать вдребезги и пополам? Считать себя обладателем истины в последней инстанции? Все они слишком долго жили этой жизнью — и вдруг незваный гость, метеором ворвавшись в их бытие, в три секунды расставит все по местам, наведет благолепие и восстановит высокую мораль? Ха… Ангел нашелся… А как насчет того, чтобы в охотку спать с чужой женой под видом ее законного суп-руга?

"Но я же ее люблю! — возопила раздерганная душа. — Я ее люблю. Я хочу, чтобы она была счастлива, спокойна, чтобы забыла обо всех этих «палачах» и объективах… Как же быть-то, господи? Что тут придумать? И можно ли что-то придумать? Если, проявив благородство, отдать Надюшке и пухлый конверт, и негативы — чем это потом обернется и к каким коллизиям приведет?

Он долго сидел за столом, уперев локти в полированную доску, сжав ладонями виски. В душе мешались безмерное сожаление — и к себе, и к Пашке, и к Кате с Надей, и злость непонятно на кого. Давненько уже не попадал в такие тупики. Совершенно ничего не приходило в голову.

В конце концов, решив, что утро вечера мудренее, встал и принялся тщательно ликвидировать всякие следы долгой и кропотливой работы с творческой мастерской широко известного в узких кругах фотохудожника дона Пабло. Убрал альбомы и конверты в сейф, расположив их в скрупулезнейшем прежнем порядке, захлопнул дверцу и сбил код. Химикаты сложил в пластиковый пакет — выбросить завтра в мусорное ведро, никто ничего не заподозрит… Лупу — в стол, сама по себе она подозрений ни у кого не пробудит.

Приняв душ, поплелся в спальню, уже привычно ориентируясь в погруженной в темноту квартире. Реджи сонно заворчал и тут же заткнулся — привыкает, крыса белая…

Осторожненько пролез под одеяло, лег на почтительном расстоянии от ровно дышавшей Кати, искренне надеясь, что она спит. Ошибся — она ворохнулась, придвинулась, вопросительно провела ладонью по щеке, но шее.

Как ни тянуло его к этой женщине, на сегодняшний вечер он, честное слово, перестал быть мужиком — после знакомства с содержимым сейфа. Все напрочь отшибло, и запашок дерьма до сих пор ощущается.

— Катенька, замотался я адски, — виновато прошептал он. — Уж прости.

Она сговорчиво поцеловала Петра в щеку, еще раз погладила по щеке и отодвинулась. Ему хотелось выть.

Петр трудился, как отбойный молоток. Впервые за все время добровольного самозванства пришлось так вкалывать — правда, исключительно орудием труда негоцианта, роскошной пар-керовской авторучкой. Но все равно работы навалилось столько, что кисть давно уже ныла и он три раза делал передышку.

Он подмахивал бумаги — той самой своей НЫ-НЕШНЕЙ подписью, то бишь изменившимся после аварии автографом г-на Павла Савельева. Первые несколько документов он по врожденной добросовестности пытался прочитать, но очень быстро осознал, что даже просто пробегать их взглядом никак не удастся, иначе просидят до завтрашнего утра.

И трудился с тупой четкостью автомата. Или компостера, пробивающего билетики в автобусе. Косарев клал целую стопу, с ловкостью карточного шулера снимал один за другим, молча — он тоже уже утомился повторять «вот здесь», в глотке пересохло — указывал пальцем. Петр подмахивал. Первый заместитель, Пашкина то ли правая, то ли левая десница, старался, как мог, суетился возле-около, шуршал бумагами — невысоконький, лысый, услужливый.