Феликс Разумовский - Кара

— Васечка, родной, забыла совсем, есть у меня вопрос — одна не могу разобраться.

Сквозь плохо зашторенное окошко Семеновской комнатухи пробивался блеклый свет быстро уходившего осеннего дня. Совсем рядом громко стучали на стыках рельсов колеса трамваев и надрывно ревели моторами грузовики — ничего не поделаешь, район такой, Охта.

Тем временем, отдышавшись, майор свесил с кровати жилистые, покрытые густым рыжим волосом ноги и, закурив «Стюардессу», с улыбкой глянул прищуренным карим глазом на партнершу:

— Эх, Катерина. Хитра ты стала, как Лиса Патрекеевна. Я ведь знаю, ты сюда не трахаться пришла, а вопрос решать.

— Конечно, дорогой. — Катя смачно поцеловала дядю Васю в шею.

Майор подождал, пока она натянула кружевное черное бельишко от Диора, и, ловко защелкнув хабарик в открытую форточку, поинтересовался:

— Ну, не тяни кота за хвост, излагай.

— Противный ты стал, Васечка, душный. — Смотревшаяся в полупрозрачных трусиках и еле заметном бюстгальтере совершенно обворожительно, Катя сделала круг по комнате и, дав возможность рассмотреть себя со всех сторон, прижалась к майорской груди: — Ты ведь знаешь, негодник, как я к тебе отношусь.

— Знаю. — Ничего другого тот уже и не мог ответить. Услышав загадочную историю про Мишаню Берсеньева, который после поездки в поганую заграницу стал просто другим человеком, майор ухмыльнулся: — Не переживай, изменщица, будет тебе полная ясность.

Словом, успокоил растревоженную девичью душу, пообещав клятвенно «вывернуть возвращенца из Амстердама налицо». На прощание Катя сказала совершенно искренне:

— Васенька, ты лучше всех.

Было слышно, как с грохотом захлопнулась дверь лифта, затем за окном дважды вякнула снимаемая с сигнализации «пятерка». Закурив еще одну сигарету, дядя Вася принялся натягивать трусы. Это в койке у него получалось не очень, зато опером он был поймистым, с мертвой хваткой, и по жизни голова у майора работала гораздо лучше, чем общепринятый символ мужской гордости.

Служил дядя Вася в «следячем выделе» давно. Переболев заразной милицейской хворью, когда вначале все люди кажутся преступниками, а после, наоборот, мир уголовников становится привычным и родным, он был уверен твердо, что закон и справедливость далеко не одно и то же. Всех окружающих он подразделял на врагов, достойных только того, чтобы рвать им глотки, затем на нейтральных, которые абсолютно до фени, и наконец на друзей с ближними, заслуживавших любви и понимания, а потому назавтра Катиным вопросом занялся с энтузиазмом.

К обеду в первом приближении Берсеньев Михаил Васильевич был у него как на ладони. Подкидыш, но родная власть Советов пропасть ему не дала. Затем закончил политех, работал на «Пластполимере» мастером, не привлекался, не состоял, не был, ничего вроде бы интересного, обыкновенный несостоявшийся строитель коммунизма. Однако дядя Вася был старый опытный волчара с отлично развитым чутьем. Скоро он выяснил, что не так давно знакомый Катин проходил свидетелем по делу о «веревке», а тело опера, который пытался раскрутить его по полной, наполовину сожрали крысы в подвале берсеньевского же дома. Умер тот от сильного удара в голову, а опознали его по чудом сохранившемуся удостоверению. Но это было не все.

Оказалось, что третьего дня в берсеньевской комнате произошел взрыв, приведший к сильному пожару. Тушить выезжали аж четыре экипажа, однако никаких заявлений от самого Михаила Васильевича никуда не поступало. Означало это, что он по месту прописки не проживает и скорее всего от нежелания встречаться с теми, кто это самое место прописки третьего дня и ушатал. Обстоятельства дела становились очень интересным, но майор не торопился. Самым главным в работе опера он полагал умение не делать поспешных выводов, считая, что надо трудиться и упорно собирать информацию, а когда объем ее станет критическим, факты сами сложатся в стройную цепь.

Как раз в то самое время, когда майор Семенов неторопливо копался в бумагах и общался по телефону с коллегами, Игорь Васильевич Чох смотрел неподвижно на экран монитора и никакие дельные мысли в его коротко стриженную седую голову не лезли. Мощный двухсотый «Пентиум», в жесткой двадцатитрехгигабайтной памяти которого находился огромный объем интереснейшего справочного материала, тоже ничего путного не выдал — рявкнул и, пожаловавшись на отсутствие информации, вошел в режим ожидания.

Знаки, начертанные на кольце Катиного знакомого, не походили ни на одну из известных науке древних систем, таких как, например, герметическая, Гоноруса из Фив или, скажем, некромантическая. Не принадлежали они и к алфавиту магов, халдейским письменам или древнеегипетским иероглифам. Осознав, что просто так, с налету, задача не решится, доктор наук ощутил, что настало время устроить физкультурную паузу. Он быстро запер дверь кабинета, погромче включил «Европу плюс» и принялся удивительно ловко втыкать с восьми шагов гвоздь-двухсотку в висевший на стене березовый кругляш.