Феликс Разумовский - Кара

Глубоко вздохнув, фараон молча устремил свой взгляд ему в затылок, и, повинуясь непонятной силе, Гернухор обернулся:

— Готовься к свадьбе, царь.

В этот миг, взметая тучи пыли, взмахнул своим крылом обжигающий ветер хамсин. Испуганные лошади запрядали ушами, и внезапно, видимо вдобавок ко всему учуяв змею, вороной жеребец, впряженный в колесницу Гернухора, яростно захрипел, встал на дыбы и тяжело опустил переднее копыто на голову хозяина.

Удар был страшной силы — череп негра, подобно переспевшему ореху, раскололся надвое, острые осколки кости глубоко вонзились в податливую желтизну мозга, и, прижав окровавленные ладони к раздробленному затылку, раненый упал ничком на безжизненный рыжий песок. Тем временем змея, как видно, была уже далеко. Похлопав сразу успокоившегося жеребца по шее, фараон ногой, обутой в высокую сандалию из золоченой кожи быка-хака, перевернул скрюченное тело набок.

Все лицо Гернухора было залито кровью, однако внезапно веки его затрепетали, голову судорожно прижало к груди, и едва только толстые губы умирающего скривились в презрительной усмешке:

— Я еще вернусь, — как глаза его широко раскрылись и неподвижно уставились закатившимися белками в ярко-голубое небо.

«Готов, холодный». Стараясь ничего не пропустить, Савельев подобрался к месту действия совсем близко, а фараон, совершенно не замечая его присутствия, вытащил висевший на боку тяжелый меч из кости Тифона — железа — и вскоре надел кольцо убитого на свой указательный палец.

— Хвала тебе, Гермес Триждывеликий, — уголки губ владыки Египта подергивались, — ты сам сделал то, что было на сердце моем. — Поймав полированной поверхностью клинка солнечный луч, он послал его отражение в направлении пальмовой рощи, где располагалась царская свита.

Сейчас же из-за стволов бешено вылетела колесница, и погонявший каурого ассирийского жеребца могучий воин в железной броне, привезенной из дальних северных стран, уже через минуту низко склонился перед фараоном:

— Повелевай, Властелин двух миров.

Это был начальник личной охраны царя, носитель опахала по его правую руку, Тети, возвеличенный из простых сотников за доблесть, трижды помноженную на преданность и готовность выполнить любой приказ.

— Тело сожги, а останки развей. — Фараон указал своему телохранителю на изуродованный труп Гернухора. — Пусть его тень Ка тысячу лет блуждает без пристанища и жрет пепел со своего кострища.

— Да, господин. — Носитель опахала Тети, сделав вид, что ранее покойного никогда не видел, ловко накинул ему на ногу ременный аркан, приторочил другой его конец к своей колеснице, и, подняв облако пыли, владыка Египта со своим начальником охраны под бешеный стук лошадиных копыт стремительно исчезли вдали.

«…Волхвы, шутить не могите с князьями», — совершенно неожиданно Савельеву на ум пришла строка из наследия Александра Сергеевича, может быть, оттого, что в камуфляжных бакенбардах он сам, говорят, здорово был на классика похож. Юрий Павлович понял, что начинает просыпаться. Последнее, что он увидел в своем сне, была какая-то хищная птица, с громкими криками потащившая отрубленную фараоном руку Гернухора в бездонное голубое небо.

«Совсем, блин, пить разучился, принял чуть-чуть, и вот пожалуйста, всю ночь кошмары». — Был уже полдень, когда Юрий Павлович потянулся так, что вся кровать затрещала, и, с трудом разлепив непривычно склеившиеся ресницы, направился по своим утренним делам в гаванну — совмещенный санузел при апартаментах. Там обнаружились вещи весьма странные: распоротый до кости палец находился в полнейшем порядке, если не считать, конечно, внушительного выпуклого шрама на месте вчерашней кровавой отметины, а вот с зеркалом души, с глазами то есть, у ликвидатора имелась проблема — они были воспалены и гноились, словно ночью кто-то запихал в каждый из них по пригоршне песка.

«Тяжелая у меня работа, молоко за вредность не дают, вот и начинает крыша ехать». — Юрий Павлович заставил себя сделать получасовой разогрев суставов, слегка потянулся и, прилепив фальшивую мохнорылость, отправился в буфет на поздний завтрак.

Весь день незаметно прошел у него в будничных, малозначимых делах: закапывании альбуцида в воспаленные глаза, организации поминального стола и терпеливом выслушивании причитаний тети Паши. А когда все это закончилось и наступила ночь, то опять ему приснилась какая-то галиматья из древнеегипетской жизни: блистающие в солнечных лучах пирамиды, рыжие пески и величественный Нил с дико воющими в прибрежных камышах священными полосатыми котами.