Сергей Самаров - Антишулер

У меня в груди, признаюсь, защемило. Скорее не от любви к родному грязному городу, а от обиды, что я, здесь родившийся и выросший, имеющий здесь квартиру, вынужден проезжать мимо, не смея и подумать о том, чтобы сюда вернуться. Что сделал я такого невероятно плохого, чтобы так вот жить, прячась?

Меня охватила злость. Возникло желание вернуться и разобраться с обидчиками. Основательно так разобраться. Чтобы не смогли они уже никакую пакость кому-то другому сотворить. Аж зубы заскрипели от этих мыслей.

Но при этом я ясно понимал — для того чтобы поставить окончательную точку в истории, мне следует вступить на путь борьбы с более сильным соперником. С несравненно более сильным. Не физически сильным, а сильным своими возможностями. И борьба эта будет безжалостной. На выживание. Но в этом случае у меня появится преимущество. Сейчас, два с лишним месяца спустя, они не будут знать, кто против них воюет. Догадываться могут, но наверняка знать — нет. А ведь в их мире войны и без меня хватает.

Говорят, что месть — сладкое чувство. Но я человек не мстительный. И все мои действия будут подчиняться совсем не мести, а исключительно восстановлению справедливости. И еще — обеспечению собственной безопасности. Как ни странно, но лично для меня это тоже кажется весьма важным. Невозможно постоянно жить в нервном напряжении и в ожидании того, что тебя убьют. Невозможно это вынести эмоционально.

Я долго смотрел в окно… Запотевшее стекло расщепляло на длинные кристаллы свет фонарей над знакомыми перронами. И где-то там, под этими фонарями, ходили люди — незнакомые, разные, но я любого из них мог назвать земляком.

Потом вагон слегка качнуло, и поезд плавно тронулся. Меня увозили отсюда. Но рано или поздно возвращаться придется. И лучше вернуться незаметно. Как я только что думал.

За окном плыли производственные корпуса железнодорожных предприятий, потом мы проехали кусочек города, который еще не проснулся, потом опять за окнами оказалась промзона. Я лег, устав от неудобной позы.

Мысли в голове были только об одном — как я вернусь и что буду делать. А сделать предстояло много. Продумать и выверить каждый шаг, каждый поступок. Все рассчитать, как в сложной карточной партии с серьезным и умелым противником. И — действовать. Нагло, дерзко, отбросив возможность компромиссов. Хорошо, если обильно смазанный и упакованный в промасленные же тряпки пистолет, спрятанный в подвале вместе с деньгами, не попался под руку какому-то бомжу. Бомжи для меня — самые опасные люди. Потому что любят в подвалах ночевать. В мои времена в наших подвалах их не было. Но они вполне могли появиться уже после моего отъезда. И еще мальчишки. Мальчишки любят в подвалы забираться. Игры у них такие. Сам мальчишкой был, знаю…

— Ты что не спишь? — улыбнулась сухощавым лицом Старушка, проходя мимо в тот момент, когда мы только-только выехали из города. В момент, когда никому лучше было не обращать на меня внимания. — Устал в вагоне болтаться?

Я не ответил. Только глянул на нее, как оттолкнул. Так глянул, что девушка сначала попятилась, а потом заспешила, смущенная моим взглядом и, может быть, даже испуганная, дальше по вагону.

Вот и человека хорошего обидел… За что? Что она мне плохого сделала, чтобы я на нее зыркал, как на врага? Настроение…

Я думал, что не испытываю склонности к ностальгии. И тем не менее на душе стало невыносимо тоскливо от того, что проехал через родной город вот так. Проехал, и нет у меня там ни одного близкого человека, кто пришел бы на вокзал и просто помахал рукой в окно. Нет такого человека, но я должен радоваться, что его нет, что не дойдут до Рамазана и его компании сведения о временном пристанище одинокого картежника. Должен радоваться, но радости я не чувствовал. Только сосало что-то в больной груди. Еще больнее, чем раны.

Я ощутил себя очень неуютно в этом вагоне, в этих тугих бинтовых повязках, фиксирующих положение прострелянных ребер, в этой душной атмосфере, пропитанной йодом, лекарствами, хлоркой и неистребимым запахом мочи. Так неуютно, что захотелось снять бинты, встряхнуться и сойти на первой же станции. Сойти, чтобы вернуться в свой город. Хоть пешком, хоть ползком — вернуться…

И я сам не заметил, как сел. Без звука, без натуги — машинально, как садился, когда был совершенно здоровым. Наверное, я и встать бы смог, и пройти в тамбур, куда без конца пробираются, неуверенно переставляя костыли, ходячие раненые. Но опять помешала Старушка. Заметила, подскочила.