Баян Ширянов - Последняя битва Пономаря

– Вот и все! – Даун торжествующе улыбнулся. Витя, закончив телепатическую трансляцию, не удержался, и несколько раз хлопнул в ладоши. Его поддержали и все остальные и через минуту наркобоевик, словно звезда сцены, уже раскланивался перед аплодирующей группкой, стоящей на крыше.

– Невероятно! – Воскликнул Пономарь. – А скажите-ка мне, как вам удается сохранять такую великолепную концентрацию?

– Все очень просто… – Начал объяснять рыбаковец.

Дождь постепенно начал стихать, целитель оказался полностью поглощен беседой с Дауном, которая закончилась лишь когда Белый Эгрегор, в лице Андрея Андреевича, стал возвращать пары «неподдающихся» обратно в квартиру на Башиловке.

3.

Михаила Львовича пронесли аж три круга вокруг здания монастыря. Людское ликование понемногу стихало и, хотя руки, поддерживавшие Грибоконя в воздухе, постоянно менялись, под конец движение замедлилось и лишь самые стойкие донесли недавнего зека до роскошной иномарки. А внутри…

Внутри его ждал Пашка-Кулак, он же Павел Самсонович Ладушкин, представитель Космэтики в четвертом отряде.

Со всеми возможными почестями Основателя сгрузили в шестисотого «мерина». Машина бесшумно тронулась и, пробравшись сквозь восторженную толпу, покатила в сторону недалекого Хумска.

– Что это такое? – Возмущенно выпалил Михаил Львович.

– Как что? – Пожал плечами Ладушкин. – Встреча великого человека, который обещал принести счастье в каждый дом.

– Паша, ты же знаешь, я не политик и не кинодива, чтобы меня так…

– Шаман! – Оборвал Грибоконя Павел Самсонович. – Слушай внимательно. Пока ты там прохлаждался, – Кулак кивком указал на удаляющиеся стены зоны-монастыря, – на воле очень многое изменилось.

– Ты думаешь, я телек не смотрел?

– Не думаю. – Ухмыльнулся Ладушкин. – Но ведь там да-алеко не все.

– Ну…

– Там, например, пока никого не интересует численность малюсенькой секты Космической Этики. А ведь это интересует нас !..

– И какова же численность? – С видимым безразличием поинтересовался Грибоконь.

– Триста… – Сказал Кулак.

– Всего-то…

– Тысяч! Человек! – Торжествующе воскликнул Павел Самсонович.

– Триста тысяч? – Недоверчиво повторил Шаман.

– Именно! – Подтвердил Ладушкин. – Мы – уже сила. Реальная сила. С нами считается вся хумская область. Да что хумская! Уже в Ебурге к нам прислушиваются!

Михаил Львович не верил своим ушам. То, что начиналось как группка, которая должна была всего-навсего защищать зека-интеллектуала от наездов, разрослась в разветвленную тайную сеть.

– Хотя прислушиваются – не то слово… – Продолжал хвастать Кулак. – Вся верхушка области – наша! Коммунисты, демократы, хозяйственники – они все у нас уже вот тут! – Павел потряс сжатым кулаком. Машина вильнула, но Ладушкин быстро восстановил контроль над «Мерседесом».

– И как же вам… Нам это удалось?

– И не спрашивай! – Весело отмахнулся Павел Самсонович.

Но по тому, какая вдруг возникла пауза между невинным вопросом и таким же ответом, Грибоконь понял, что не все так просто и чисто, как хочет показать Кулак.

– Ты, главное, ничему не удивляйся. – Ладушкин посмотрел на Михаила Львовича и как-то излишне нарочито подмигнул.

– А что такое может быть? – Насторожился Шаман.

– Ну, поклонение там всякое. Сам же знаешь, экзальтированные бабенки при виде харизматической личности… Ну, способны на всякие, там, выходки… Так что к этому будь готов…

Мы представляли дело как? Невинный страдалец за счастливое будущее, преследуемый властями центра… Так, оно, собственно и было. Ведь, правда?

– Ну… В общем-то да… – Вынужден был согласиться Михаил Львович.

– Так что сейчас я завезу тебя в одно местечко, там ты прибарахлишься, прикинем тебя за всю малину и – вперед! На банкет!

– Банкет?? – Поразился Грибоконь.

– Маленькая вечеринка. Только для своих. – Заверил Шамана Павел Самсонович. – Ничего особенного.

Для этого «ничего особенного», как оказалось, был снят гигантский ресторанный комплекс в гостинице «Москва», самый роскошный из имевшихся в Хумске и окрестностях. Михаил Львович, облаченный зачем-то в снежно-белую косоворотку с национальной вышивкой и в великолепный парижский костюм, восседал во главе стола и чувствовал себя крайне неуютно. Стол перед ним ломился от экзотических кушаний, которые Грибоконь вынужден был пожирать лишь глазами: желудок, привыкший за годы пусть и не к чисто зековскому рациону, но притерпевшийся к малым объемам пищи, при всем желании своего обладателя не мог вместить и тысячной части от имевшегося на столах.