Владимир Угрюмов - Дикий

— А теперь побеседуем, — предлагаю и не жду ответа.

Сопли теперь будут и вопли. Начинаю ублюдков бить методично. Один: «Ой-ой», — ойкает, другой: «Ай-ай», — айкает. Потом ойкающий отрубается, а айкающий просто блюет. Третьего я оставляю на десерт. Он уже чуток оклемался после баллончика и пытается подняться.

— Нет, мудило, — говорю отечески. — Рожденный ползать летать не может!

Рывком поднимаю засранца и швыряю на кирпичную стену дома. Выхватываю газовый пистолет и упираю ствол под челюсть насильнику. Он думает, что настоящий, дергается и хрипит.

— Слушай меня, волчара позорная, — говорю тихо, проговаривая каждую буковку. — Если Света мне пожалуется еще раз, если ты ей попытаешься что-нибудь сделать… Я разорву тебя на части и скормлю собакам. — Про собак это я хорошо придумал. — Ты понимаешь меня, пидер?

Парень продолжает хрипеть, клянется сквозь хрип, что все понял, дяденька, не будет он шалить больше хером и ножиком, и т. д. и т. п.

Я наотмашь луплю ублюдка рукояткой по щеке. Он падает и начинает выть во весь голос.

— Молчать! — кричу.

Он не замолкает. Бью ему ногой в брюхо так, что ублюдок подлетает, как футбольный мяч. Нет, про мяч я загнул, конечно. Вбиваю ему кулаком в почку и заканчиваю комбинацию пинком в копчик. Какие-то звуки он еще издает. Боль из него теперь будет выходить долго.

На прощание бью блюющего кулаком по шее. Тот падает в блевотину и затихает. Хватит с них. Пусть радуются, что уши не отрезал. Да и на кой черт мне их немытые уши!

Сажусь в тачку и говорю Свете:

— Все в порядке. Теперь им будет чем заняться. Поправка здоровья в наше время дело хлопотное.

Света замерла и смотрит на меня по-новому. Где-то я такие взгляды уже видел. Некогда вспоминать. Валить надо.

Через несколько минут мы останавливаемся возле общежития, но девушка не спешит прощаться. Нахохлилась, бросает на меня вопросительные взгляды.

До меня доходит.

— Хочешь, чтобы я пригласил тебя в гости? — спрашиваю, а она не отвечает, только кивает утвердительно.

Почему женщин так возбуждает кровь?

— Вот что, — говорю, набрав побольше воздуха. — Ты мне очень нравишься…

— Ты мне тоже, — слышу ее слова.

«Так», — думаю. Продолжаю терпеливо:

— Тем более. Ты должна понимать. Мы с тобой не дети. Когда два человека, которые друг другу нравятся… Одни в квартире… Ну… А ты, я понял, этого еще не пробовала… Мы могли бы просто дружить…

— Нет, — отвечает она решительно. — Дружить не хочу.

После таких слов разговор продолжать бессмысленно. Делать надо что-то. Делаю. Разворачиваю БМВ и еду на Сумскую. Наркомафия, рэкет, бакланы, невинные девицы, бля! Жизнь кипит и бурлит, бля! Вот это жизнь!..

Варю кофе. Стараюсь не думать, но тут «море, море» не поможет. Тут не людей мочить, тут другую кровь пускать придется. И еще неизвестно, что легче.

Кофе готов. Забываю про кофе. Иду в комнату. Света сидит на диване. Вижу, как она напряжена. Я так же волновался, когда первый раз из рогатки бил… Сажусь на корточки перед диваном и кладу ладони на ее бедра. Она вздрагивает. Целую. Капрон скользкий. Это нормально. Целую. Поднимаюсь и сажусь рядом. Целую. Шея, мочка уха — как они пахнут. Она откидывается на спину, но делает это напряженно. Она еще к себе прислушивается. Вспоминает, наверное, что читала в книжках. Сейчас таких пособий для начинающих понавыпускали… Целую грудь. Соски каменеют. Волна за волной во мне самом закипает дикость. Кровь, днями и ночами льется кровь. А теперь еще и кровь целки. Но это не кровь смерти, это жизнь… Она продолжает сжимать ноги. Это тоже опыт. Так тискалась после танцев в Днепропетровске, на вечеринках. Губы приоткрыты, ноги сжаты.

— Зачем так, зачем? — шепчу, а она:

— Не знаю, ничего не знаю теперь, — шепчет в ответ.

Вот она, ее тело, белое, нет, вру, загорелое, да какая разница, бело-загорелое и невинное тело без одежды. Тело, такое тело! Напряжено оно. И рука девушки вцепилась в простыню так, будто простыня ее спасет. От чего, девушка? От этого все равно не спасешься… Вдруг ее прорывает. Она отцепляется от простыни и обнимает меня. Она дышит, она стонет, она почти кричит:

— Где же ты?!

— Я здесь!

Да, я здесь. То есть я там. Это не всегда наслаждение, сейчас это работа. Работа с наслаждением. Она извивается, отталкивает, вскрикивает от боли. Ее ногти впиваются мне в спину. Больно. Наслаждение боли. Это длится долго. Долго и больно. Девушка — как тяжелобольная. Ее трясет, словно в лихорадке, она вся мокрая, она плачет. Затем провал, бросок, прыжок в пустоту. Так падает орел на землю с километровой высоты, увидев мышь…