Андрей Воронин - Утраченная реликвия...

Стоя у окна, Юрий проводил их взглядом. Бондарев уверенно шагал через двор, словно и вовсе не пил, а Шайтан гордо вышагивал рядом, не натягивая поводок и не рыская по сторонам. Филатов закурил еще одну сигарету и принялся не спеша убирать со стола, думая о том, что утреннее предчувствие его не обмануло: жизнь сделала очередной поворот, и оставалось лишь понять, к лучшему он был или к худшему.

Виктор Павлович Ремизов вышел из Интернет-кафе и остановился на низком бетонном крылечке, чтобы зажечь сигарету. Покончив с этим нехитрым делом, он оттянул рукав потертой кожаной куртки и бросил взгляд на массивный золотой «ролекс», отягощавший его левое запястье. Было двенадцать двадцать восемь – самый разгар рабочего дня, время завершать одни дела и начинать другие, время собирать урожай и разбрасывать зерна, чтобы потом собрать вдесятеро больше.

Виктор Павлович был довольно крупным, склонным к полноте мужчиной тридцати шести лет от роду, обремененным множеством вредных привычек, легальным бизнесом в виде магазина сувениров, который Лев Григорьевич Жуковицкий очень метко охарактеризовал как помесь антикварного магазина, колониальной лавки и барахолки, и помещенным в швейцарский банк капиталом в шестьсот с небольшим тысяч долларов. Капитал этот был нажит отнюдь не на торговле безделушками; на сколачивание этой суммы ушли лучшие годы Виктора Павловича, и Ремизов все время сбивался со счета, пытаясь припомнить, сколько раз ему приходилось балансировать на самом краю из-за этих чертовых денег. Ах, деньги! Он отлично помнил времена, когда сумма в десять тысяч долларов казалась ему недосягаемой вершиной благополучия, залогом счастья и едва ли не гарантией вечной молодости. Увы, молодость как-то незаметно прошла, и десять тысяч, о которых он когда-то так мечтал, оказались сущим пустяком в стремительно меняющемся мире.

Да и шестьсот тысяч, которыми он теперь располагал, мало что меняли: на эти деньги нельзя было купить даже приличный особняк, не говоря уже о том, чтобы вразумительно объяснить представителям соответствующих органов, откуда они, эти деньги, взялись и почему с них до сих пор не уплачены налоги.

Коротко говоря, в последнее время Виктор Павлович начал ощущать, что он вовсе не богат, а.., ну, полубогат, что ли. Это полубогатство оказалось для него сущим проклятием, ибо Ремизов был честолюбив и не хотел, подобно Скупому Рыцарю, так и умереть на сундуке с дублонами…

Капель, срывавшаяся с бетонного козырька над крыльцом, барабанила по плечу его кожаной куртки, но Ремизов этого не замечал. Щурясь на весеннее солнышко, он неторопливо курил и между делом продумывал предстоящие ходы и комбинации. Его поле было вспахано, засеяно и дало отличные всходы; пришла пора собирать урожай. Пять минут назад Виктор Павлович завершил сеанс электронной связи с одним из крупнейших подпольных аукционеров Лондона, нажившим состояние на перепродаже вывезенных со всех концов света краденых раритетов. Этот мистер как-его-там скупал произведения искусства за полцены, снабжал их фальшивой легендой, а после толкал с аукциона толстосумам из Европы, Азии и обеих Америк, которые слетались на его зов, как стервятники на падаль. Связаться с ним оказалось нелегко, но Виктору Павловичу это удалось, и цена, предложенная аукционером за Любомльскую Богоматерь, превзошла самые смелые ожидания. По сравнению с этой суммой его шестьсот тысяч казались жалкими грошами; Ремизов точно знал, что, выехав с иконой в Лондон, назад уже не вернется – ни за что, никогда. Пропади она пропадом, эта страна дураков, край вечнозеленых помидоров, населенный алкашами и шизофрениками! Взять хоть этого старого козла, Байрачного… Ну, вот чего, спрашивается, он уперся? Ведь чего только не предлагал ему Виктор Ремизов! Лечение у лучших зарубежных специалистов предлагал? Предлагал. Деньги давал? Было и такое, и деньги, между прочим, ему предлагались такие, каких этот гнилой мухомор в жизни не видывал. В хоспис пристроить обещал? А то как же! Хотя бы умер по-человечески, баран… Так нет же! Он, видите ли, не имеет морального права торговать духовным наследием предков. Тьфу, скотина тупая!

Зажав окурок между большим и указательным пальцами, Ремизов щелчком отправил его в сугроб. Бычок ударился о смерзшийся ком грязного снега, отскочил, рассыпался искрами и закатился в глубокий след собачьей лапы, дымясь там, как костер, разведенный микроскопическим эскимосом в ледяной пещере. Виктор Павлович надвинул на лоб козырек кожаного кепи, засунул руки в карманы куртки и торопливо зашагал к своей машине, которую он из осторожности припарковал за углом. Помимо куртки и кепи, на Ремизове были старые черные джинсы и рыжие туристские ботинки на меху, еще, крепкие, но давно потерявшие блеск новизны. Словом, это был тот самый наряд, в котором Виктор Павлович обыкновенно жарил шашлыки у себя на даче, и он чувствовал себя довольно глупо, шагая в этом тряпье по одной из центральных улиц столицы. Тот факт, что половина попадавшихся ему навстречу мужчин была одета гораздо беднее и проще, нисколько не утешал Ремизова. Он начал ощущать себя миллионером и не собирался становиться на одну доску с разным сбродом.