Андрей Воронин - Утраченная реликвия...

– Так его просто замочить надо, только и всего. Раз он сам нас ищет, надо его подождать, подставиться, а потом прихлопнуть, как муху.

– Оптимист, – сказал Аверкин, вынимая из пачки сигарету и рассеянно катая ее между пальцами. – Мы уже подставились один раз, сняли защиту с компьютерной базы данных. И что вышло? Он обвел нас вокруг пальца, раздобыл ваши адреса и был таков. И потом, откуда ты знаешь, оптимист, кого дождешься – его или ментов? И вообще, одному мне проще. Ни о ком не надо заботиться, ни за кого не надо думать, отвечать, волноваться… Сяду спокойненько в засаду у твоего, к примеру, подъезда и дождусь нашего приятеля. Ну, или ментов. Их я, конечно, трогать не стану – пускай себе стучатся в твою дверь…

– А если в твою? – спросил Серый.

– А если в мою, я уж как-нибудь отмотаюсь. На вечер смерти Бондарева у меня железное алиби, да и в то время, когда вы так неудачно пытались завалить этого Инкассатора, меня видели в большой компании вполне приличных людей. Так что перед законом я чист, а просто так, без помощи ментов, этому калеке меня не взять.

А вам сейчас лучше на время исчезнуть. На нет, как говорится, и суда нет.

Он откинул крышечку своей «зиппо» и крутанул колесико. Вокруг не было ни ветерка, и треугольный язык бензинового пламени стоял ровно и неподвижно. Аверкин прикурил и захлопнул крышку зажигалки. Мимо пронеслась случайная машина, обдав их тугим пыльным ветром.

– Хороший завтра будет денек, – сказал Серый. – Солнечный, ясный.

– Если солнце село в воду, жди хорошую погоду, – рассеянно процитировал Аверкин. – Если солнце село в тучу, ожидай большую бучу…

Серый хмыкнул, задумчиво покивал и сделал шаг в сторону машины: ему стало любопытно, чем занят Рыжий.

Рыжий уже закончил свой шедевр и теперь, отступив на шаг и откинувшись назад, как настоящий художник, обозревал плоды своих трудов, заодно ища, обо что вытереть испачканный палец. Корму «черкана» теперь украшало довольно уродливое изображение жирной голой бабы с растрепанными, торчащими во все стороны волосами и странно изогнутыми руками, похожими то ли на ручки вазы, то ли на полукружья стилизованной буквы "Ф". Столь необычное положение верхних конечностей этой дамы поясняла криво выведенная корявыми печатными буквами сопроводительная надпись: «ПОМОЙ МЕНЯ, Я ВСЯ ЧЕШУСЯ!»

– Урод, – сказал Серый. – Доволен? Теперь давай вытирай, пока я тобой твою наскальную живопись не вытер.

– С-час, – сказал Рыжий, – разбежался. Что тебе не нравится-то? Красиво! Во всяком случае, я старался.

– Вытри, Рыжий, – негромко сказал Аверкин, затягиваясь сигаретой. – Не нужны вам сейчас особые приметы. Кто-нибудь посмотрит на твое художество, улыбнется, и в памяти у него останется зарубочка: проезжал, дескать, мимо зеленый «черкан» – грязный, и ребятишки на корме голую бабу намалевали… Да еще, не дай бог, номер запомнит. Зачем это надо? Кстати, – спохватившись, повернулся он к Серому, – ты номера сменил?

– – А то! – гордо произнес Серый. – Как-никак, на дно ложимся.

Аверкин одобрительно кивнул, но все-таки посмотрел на задний номерной знак джипа. Номер был, если ему не изменяла память, иркутский; документы, лежавшие у Серого в бумажнике, надо полагать, соответствовали этому номеру. «Нормально, – подумал Саныч, усиленно дымя сигаретой. – Сибирь – это как раз то, что надо. Там сейчас идет активный передел собственности, и концы оттуда тянутся в Москву и еще дальше – такие концы, что потянуть за них ни одна сволочь не рискнет. Да и то сказать: дернешь за веревочку в Иркутске или Хабаровске, а повалится кто-то в Москве, в правительстве… Вот и получается, что приехали братки из далекой Сибири в столицу решать какие-то свои вопросы, да что-то у них не срослось – завернули их обратно, да не просто завернули, а…»

«…А надо ли? – усомнился Саныч, наблюдая за тем, как Рыжий, открыв заднюю дверь „черкана“, роется в багажнике в поисках тряпки. При этом он дважды переставил с места на место новенькую алюминиевую канистру с бензином, и оба раза Аверкин вздрагивал – разумеется, незаметно для постороннего глаза, внутри собственной кожи, но вздрагивал. – Надо ли брать так круто? Все-таки ребята свои, почти родные… Да нет, – решил он, – надо. Сантименты хороши в мирное время, а у нас теперь война. Черт, как же это вышло, что я помимо собственной воли оказался втянутым в войну на полное взаимное уничтожение? Чтоб он сдох, этот Ремизов!»

Рыжий поставил на место канистру, кое-как затер свое художество куском промасленной ветоши, бросил тряпку в багажник и с лязгом захлопнул дверь. Теперь вместо рисунка и надписи на корме джипа свежо зеленела неровная полоса блестящей краски, резко контрастировавшая с окружавшей ее грязью.