Андрей Воронин - Утраченная реликвия...

– Я запомнил, – сказал Коробка.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок, – проворчал Аверкин. – Вот и займись. Пробей его через нашего человека в ментуре – кто такой, чем дышит, где живет..

Это, конечно, после обеда горчица, но все-таки…

Он махнул рукой и, дымя сигаретой, ссутулившись, побрел обратно в арку – к машине.

– Странное имя – Гангрена, – сказал Юрий, снимая темные очки и принимаясь без всякой необходимости в сотый раз протирать стекла.

– Это кличка, – отозвался Светлов и немного поерзал на сиденье, устраивая поудобнее свой тощий зад. – Она сама ее придумала, между прочим. Очки надень, а то светишь своим благородным профилем на всю улицу. Да и фасом, кстати, тоже светишь.

– Да не вижу я в них ни черта! – огрызнулся Филатов, но очки все-таки надел. – Ну, и на кого я теперь похож? – спросил он, вытягивая шею и заглядывая в зеркало заднего вида. – По-моему, дурак дураком.

– Даже если и так, то очки тут совершенно ни при чем, – съязвил Светлов. – Они только подчеркнули некоторые твои, гм.., характерные черты.

– На себя посмотри, – проворчал Инкассатор. – Тоже мне, мачо… М-да… И все-таки почему именно Гангрена? Ничего лучше не придумала?

– Это ее любимое ругательство – гангрена, – сказал Светлов и сделал странное движение головой, как будто хотел отбросить назад несуществующий чуб – Слушай, а почему это тебя так интересует? Понравилась, да? Только учти, ты не в ее вкусе. О возрасте я не говорю, это в наше время не помеха, но ее не интересуют чайники, которые не шарят в компьютерах.

– Ну, и кто из нас после этого дурак? – обиделся Юрий. – Что ты несешь-то, милый? Это же просто смешно. К тому же она несовершеннолетняя.

– Кто это тебе такое сказал? – Светлов приподнял свои зеркальные очки и с удивлением уставился на Юрия. – Ей двадцать, скоро двадцать один! В самый раз под венец.

– Да? – в свою очередь удивился Филатов. – Ни за что бы не подумал…

– «Было бы величайшей ошибкой думать», – важно процитировал Светлов. – Ленин, полное собрание сочинений, том сорок первый, страница пятьдесят пять.

– Дурак, – сказал Юрий и отвернулся.

– Дурак не дурак, а такую кашу заварил, что целая страна умников до сих пор расхлебать не может.

– Я не про Ленина, – сказал Юрий и все-таки не выдержал, улыбнулся.

– Да, – с задумчивым видом сказал Светлов и мечтательно закатил глаза к провисшему брезентовому потолку, – это идея. Надо вас того, этого… Короче, я скажу Гангрене, что ты на нее, как говорится, запал.

– Во! – ответил Юрий.

Это невразумительное восклицание сопровождалось весьма красноречивым жестом; увидев у самого своего носа пудовый кулак бывшего боксера и десантника, господин главный редактор рефлекторно отшатнулся и треснулся затылком о боковую стойку кузова. Это было совсем не больно, но очень громко и как-то унизительно, тем более что Филатов не преминул заржать самым оскорбительным образом.

– Казарма, – с отвращением констатировал Светлов. – Обидеть художника легко…

Юрий перестал смеяться.

– Это кто тут художник?

– Ну, не ты же. Ты только морды умеешь разрисовывать да перед строем речи произносить. А как только речь заходит о прекрасном, ты только и можешь, что кулаком грозить. Струсил, Инкассатор?

– Погоди, – сказал Юрий, с охотой ввязываясь в перепалку, потому что делать все равно было нечего, – погоди, ты это о ком сейчас говорил – о Гангрене своей, что ли? Это она, что ли, самое прекрасное, о котором якобы зашла речь?

– Ка-зар-ма, – раздельно, по слогам, повторил Светлов. – Когда ты отвыкнешь встречать человека по одежке? Если пуговка на воротнике расстегнута, значит, это не человек, а полный разгильдяй. В наряд его, на губу, в карцер! Ты ведь, небось, кроме тряпок, ничего и не увидел. А здесь тебе, Юрий Алексеевич, не армия, да и Гангрена – не один из твоих костоломов в голубых беретах.

Скажешь, я утрирую? Ну, ответь мне тогда, какого цвета у нее глаза?

– Делать мне больше нечего, как цвет ее глаз замечать, – с некоторым смущением проворчал Юрий. – Карие, что ли? Да нет, кажется, серые…

Теперь заржал Светлов. Юрий нахмурился, пытаясь припомнить глаза Гангрены, а потом фыркнул.

– Сволочь ты, Димочка, – сказал он. – Как есть законченный негодяй. Она ж в очках! В темных! Какие там к дьяволу глаза!

Они немного посмеялись, а потом Светлов сказал:

– Глаза у нее действительно карие и, между прочим, очень выразительные. Да и все остальное тоже ничего, поверь моему слову. А тряпки… Ну, это тоже своего рода униформа. Субкультура, понял?