Андрей Воронин - Высокое напряжение

– Эй, служивый, – раздался дребезжащий тенорок Макарыча, – ружье тебе дать?

– Иди ты к черту, дед, – ответил ему Юрий. – Я ни с кем не собираюсь воевать.

– Ты-то, может, и не собираешься, – с сомнением протянул Макарыч, но Юрий уже был за калиткой. По прямой до ручья, где обычно рыбачил Петрович, было километров пять. Юрий припустил прямо от калитки ровной походной рысью, словно ему предстоял марш-бросок по пересеченной местности. Растянутое сухожилие робко заявило о себе, но он лишь немного увеличил темп, и боль разочарованно отступила.

Юрий бежал, перепрыгивая через рытвины, огибая испятнанные подсохшей коростой мха скальные выступы, которые тут и там выпирали из каменистой почвы, заставляя тропинку менять направление, подныривал под низко нависающие ветви, берег дыхание и старался не думать. “Мыслительный процесс, – сказал он себе, – хорошая штука, но лишь тогда, когда ты располагаешь достаточным количеством фактов. В противном случае есть риск утонуть в болоте противоречивых версий и догадок, совсем как Квазимода, которого бросили в Федоскину топь. И ведь что характерно: самого Квазимоду утопили, а пиджак оставили, да еще и со всеми документами…"

«Все, все, – сказал он себе, еще немного убыстряя темп. – Хватит сочинять страшилки. Все равно сценаристом тебя не возьмут – ни в Голливуд, ни в Останкино. Там своих сочинителей выше крыши. А самые талантливые из них не размениваются на такие мелочи, как сценарии телефильмов. Они ценят свой талант и пишут для паханов, потому что, во-первых, те хорошо платят, а во-вторых, всегда есть возможность убедиться, сочинил ты талантливую вещь или фуфло. Если главного героя твоего сценария показали по телевизору и он при этом не произносил речей, а тихо плавал в луже собственной крови, значит, ты создал если и не шедевр, то наверняка что-то стоящее. А если за тобой пришла опергруппа, значит, таланта у тебя нет и пора сушить сухари…»

Впереди послышалось журчание воды на перекате. Немного ниже переката была небольшая, но довольно глубокая заводь, где Петрович вот уже неделю пытался что-нибудь поймать. Возвращался он неизменно с пустыми руками, но очень довольный и божился, что неудачи его носят временный характер и что рыба будет – надо только хорошенько прикормить ее да изучить ее повадки. “Уху будем жрать ведрами, – басил он, хитро подмигивая Татьянке. – Рыба – она знаешь какая для мозгов полезная!"

Продравшись сквозь кусты, Юрий выскочил на берег, притормозил и огляделся. Он почти сразу увидел на пятачке намытой рекой мелкой гальки глубокую, заполненную водой вмятину, по форме очень напоминавшую след огромного, размера этак сорок седьмого, кирзового сапога, – увидел потому, что знал, где искать. Петрович явно прошел здесь, причем прошел не так давно – бродил, надо думать, в поисках местечка получше…

Следов, оставленных кроссовками, вокруг не было, но это еще ни о чем не говорило: во-первых, Юрий никогда не считал себя профессиональным следопытом, а во-вторых, кругом был сплошной камень, и тот, кто хотел остаться незамеченным, мог пройти здесь тысячу раз, не оставив ни одного следа, как если бы парил над землей.

Юрий открыл рот, чтобы окликнуть Петровича, но передумал: идя тропой войны, не стоит орать на всю тайгу, сообщая всем, у кого есть уши, о своем присутствии. То обстоятельство, что он ни с кем не собирался воевать, вовсе не служило гарантией безопасности.

Он двинулся вниз по течению, держась параллельно руслу ручья и стараясь поменьше трещать кустами. Это было довольно затруднительно: берег, как назло, зарос едва ли не гуще, чем подбородок Петровича. В придачу ко всему в этих кустах, как оказалось, гнездились несметные полчища гнуса, которые даже не пытались скрыть свою радость по поводу появления среди них такого большого, распаренного после бега, аппетитного источника пищи.

К заводи он вышел через десять минут и тихо, с большим облегчением выматерился, потому что сразу увидел Петровича. Бригадир сидел на берегу, сгорбившись и подтянув колени к груди. Укрепленная на рогатке удочка торчала прямо из-под его ног. Самодельный поплавок, сделанный из кусочка пенопласта и петушиного пера, медленно дрейфовал по кругу. Картина была такая мирная, что Юрию стало неловко: какого дьявола, спрашивается, он ломился через лес, как сохатый, испугавшись угроз какого-то алкаша? Васька-то, наверное, давно свалился где-нибудь, пав в неравной борьбе с зеленым змием, и спокойно дрыхнет без задних ног. Васька дрыхнет, и Петрович, судя по всему, тоже закемарил над своим поплавком – он даже не повернул головы на треск и шорох кустов, – один лейтенант Фил, он же Филарет, он же Понтя Филат, носится по лесу, выпучив глаза, вместо того, чтобы посидеть на солнышке и подумать о чем-нибудь приятном – о Татьянке, например…