Илья Рясной - Бугор

Это узнали техники.

Вечером я просматривал пришедшую на мое имя сводку технических мероприятии. На компьютере был отпечатан текст.

"Копий не снимать. Аннотаций не составлять.

Разослать:

Т. Тихомирову.

Секретно.

Сводка технических мероприятий № 11. Per. № 21117.

За 16 июля с. г.

На трех листах.

Объект (X) разговаривает с Неизвестным (Н). Разговор идет о переменах погоды. Об урагане во Владимирской области. Далее:

Н: Ты как сейчас?

X: Я? В отпуске. Отсыпаюсь.

Н: Готовишься к труду и обороне?

X: Только к труду. Ненавижу поезда. Что это за работа? Скажи, черта лысого мне сдалась эта работа?

Н: Хорошая работа. Денежная работа.

X: Да уж.

Н: Когда везешь?

X: На первом верблюде.

Н: Прекрасно. Обговорим при встрече.

X: Обговорим.

Н: Давай не куксись.

Начальник отдела Давиденко.

Отпечатан 1 экз.".

Я показал сводку Железнякову, все бьющемуся в преферанс с компьютером.

— Понимаешь, о чем речь? — осведомился я.

— Первый верблюд — это первый рейс, — сказал Железняков. — Первым рейсом он контру повезет.

— Да… «Была у меня таможня, были контрабандисты», — процитировал я «Белое солнце пустыни».

— Будем прищучивать? — Спросил Железняков.

— Обязательно.

— Где. Здесь?

— На Выборгской таможне.

— С таможенниками и ФСБ надо завязываться, — сказал Железняков.

— «Безопасность» нам зачем?

— Надежнее. Их внешние все дела. С ними спокойнее.

— Босс не одобрит, — покачал я головой. Буланов действительно не одобрил идеи сотрудничества с ФСБ.

— На черта нам чекисты? — осведомился он, прочитав план проведения оперативных мероприятий.

— Не помешают.

— Да. А потом раструбят по всему свету, что взяли матерых уголовников, а о нас — ни слова.

— Договоримся…

— Договоримся… Нам когда с них чего перепадало?

— Перепадало. В прошлом году в Шереметьево-2 мы вместе по их информации мероприятия проводили. И успешные. Целый архив старинных документов взяли… Кроме того, если в лужу сядем, шишки тогда тоже поровну делить.

— Ладно, подумаем, — недовольно произнес Буланов. Чекистов он почему-то сильно не любит. Я сам к этой конторе отношусь толерантно, как к явлению природы, которое может быть и полезно, и вредно. Надо просто знать, как его использовать.

Через два часа Буланов вызвал меня к себе и сказал:

— Созвонись с Ванюшиным из ФСБ. Будем работать вместе с его отделом.

— Будет сделано, — кивнул я…

В полупустой восьмой вагон поезда с гордым названием «Лев Толстой», ранним утром остановившегося на станции Выборг, мы зашли целой толпой: прапорщик-погранец, оперативник из ФСБ, важняк из курирующего отдела ГУУРа Сережа Васин, два таможенника — один местный, другой — из таможенного комитета в Москве.

В вагоне царила приграничная суета. Пассажиры лезли за паспортами, рылись в поисках мятых таможенных деклараций. Кто-то обязательно возмущался лапотными русскими порядками: «Замучили! В Европе вон никаких границ, через три страны проедешь и не заметишь». Кто-то выглядел боязливо и затравленно, как будто вез пару чемоданчиков героина и литр цианида, притом чаще так выглядели те, кому вообще бояться нечего.

Поезд тронулся. Местный усатый таможенник методом тыка попросил пару наиболее по виду подозрительных пассажиров открыть чемоданы, но делал это больше формально.

Да, сейчас границы уже не те, что раньше. И рвение у тружеников границы не то. Какие были раньше орлы — насквозь нарушителя видели, по лицам читали. Сегодня таможня читает в основном наши оперативные сообщения и трясет людей, которые, как точно известно, потащат что-то через границу.

Закончив с пассажирами, мы зашли в купе, где скучал за стаканом чая и газетой «Спид-инфо» месячной давности Виктор Стружевский — приятного вида, спортивного телосложения почти молодой человек. Его форменный китель был так отутюжен, будто и не было дальней дороги, а сам проводник только что из прачечной и из гладильни.

— Приветствую, — махнул рукой местный таможенник, заглядывая в купе.

— День добрый, — Стружевский протянул ему руку. Таможенник пожал ее неохотно и спросил:

— Деньги, товары, запрещенные к вывозу из России? Стружевский держался спокойно, уверенно, и трудно было представить, что совесть его нечиста.

— Ничего нет, — развел он руками. — Михалыч, сколько видим друг друга. Я чего когда возил?