Михаил Нестеров - Возмездие - никогда не поздно

Его встретила знакомая атмосфера: приглушенный фон, состоящий из негромких голосов завсегдатаев ночного клуба, фоновая ненавязчивая музыка, стук шаров на бильярдных столах. Обстановка — необычная для ночного клуба и скорее подошла бы какому-нибудь кружку, объединившему людей для отдыха за рюмкой любимого напитка и чуть хмельных бесед на различные темы: политика, экономика, искусство, литература. Одним словом — дружеский кружок.

Повесив куртку на вешалку, занятую наполовину, Тимофей Лебедев причесал свои волнистые светлые волосы и, придирчиво оглядев себя в зеркале, направился к бару.

— Добрый вечер! — по-дружески поздоровался с ним бармен по имени Дмитар. Обычно русский опережал хорвата за стойкой и здоровался с ним первым, спрашивал, как дела. Сегодня хорват оказался на высоте.

— Добрый! — ответил на приветствие Тимофей.

— Тебе как всегда — рюмку коньяку?

Лебедев кивнул, устраиваясь на стуле и оглядывая публику в зеркальной витрине. Порой кто-то из завсегдатаев клуба приводил своего знакомого — но не сегодня. Насколько он мог заметить, посторонних сегодня здесь не было.

В дальнем углу стойки, справа от Тимофея, устроилась полная неповоротливая старушенция в цветастом шелковом платье и яркой сумочкой на ремешке. Оставляя на соломинке помаду с губ, она потягивала крепкий коктейль. Не далее как два месяца назад она оказалась соседкой Лебедева за стойкой.

— Ты знаешь Петара Лалича?

— Нет. Кто он?

— А, местный альфонс. Вчера у него со мной ничего не получилось. Он злился, злился. В конце концов, хлопнул дверью и ушел. А тебя как зовут, красавчик?

— Петар.

Она хрипло рассмеялась, оценив его находчивость, и снова погрузилась в мутные воды своих переживаний.

— Кто она? — рюмкой указал на женщину Тимофей.

— А, эта… — Того, кому он адресовал вопрос, звали Кристияном, и он был из местных. — Так, одна баба из Франции, — пожал он плечами. — Приезжает сюда каждый год месяца на два, на три в поисках сексуальных утех.

— Чего она бросила якорь здесь?

— Не знаю. Может, гугл у нее не пашет. Но рука щедрая. Однажды — это я за что купил, за то и продаю — она сняла с ушей сережки с изумрудами и вдела их в уши своему молодому любовнику. Он ее удовлетворил на все сто…

— Избавь меня от подробностей — я пью коньяк, не видишь?

— У нее русские корни.

— Почему в твоем взгляде я вижу зависть?

— Были бы у меня русские корни, я бы залез на ее генеалогическое дерево: а вдруг? Вдруг я наследник ее состояния?

— Может, проще залезть на саму старуху, и черт с ее родословной?

— Не сгонять ли нам партию? — резко сменил тему Кристиян.

— Может, позже.

Хорват пожал плечами: «Как знаешь». И начал отрабатывать удар с оттяжкой, чтобы биток и шар, по которому он бил, закатывались в противоположные центральные лузы.

Знаменитая композиция «a-ha» закончилась, на смену ей из колонок зазвучала другая, не менее известная — «Солнце всегда сияет на ТВ». Под ее холодноватую мелодичность в клуб вошла молодая азиатка и растерянно оглянулась. Это она, подумал Тимофей, та женщина, о которой ему говорил Грегор Станичич. И шагнул ей навстречу, протягивая руку:

— Здравствуйте! Меня зовут Тимофей.

— Юонг. Очень приятно.

— Присаживайтесь. — Он помог ей устроиться за своим столиком.

Как-то раз клиенткой Лебедева была россиянка, проживающая в Хорватии. Он спросил у нее: «Давно живете в Хорватии?» — «Шестнадцать лет». — «Но родились вы в России». — «Я родилась в Советском Союзе». То, с какими интонациями она произнесла эту фразу, удивило Лебедева. Он уловил нотки горечи и даже боли за страну, которой уже не было. Ему стало искренне жаль женщину, скорбящую о советском детстве. Сколько ей было — пять, шесть лет, когда остановилось сердце «красного титана»? Какой образ выткался в ее сознании — умершего дедушки? Ее любовь к нему безгранична, а значит, безгранична и скорбь. Удивительно. Удивительно.

Он вспомнил операционный термин «родительский процесс» — это когда компьютерная программа запускается из другого процесса, он-то и является родительским. Возможно, скорбь ее была запущена именно таким образом, и она являлась бесчувственной, а скорее всего — бессмысленной. Для нее это все равно что носить паранджу, приняв христианство. И это сравнение ему показалось более чем уместным. Он дал себе слово поделиться с ней своими мыслями — не сейчас, не здесь, а в другом месте и много позже. Но так и не сделал этого.