Александр Леонидов - Кинжал без плаща

— Или… мальчика… — холодея от той опасности, которой подвергался здесь Мирон Леонардович, прошептал Лордик. — Алан, ты должен был мне сказать в первый же день…

— Да нормально, Лордик! Твой сын купается на протоке, а сомы не любят проточную воду… Хотя… Судя по размерам, Силурус все время должен быть голоден… Может, он от голода и днем выйдет охотиться…

— Все! — подвел итог Лека. — И спорить не о чем! Хана твоему Силурусу, а нам всем доброй ушицы…

Он открыл кастрюлю, источавшую сладковатый запах перекисающей еды, и стал ломать моченый в бульоне хлеб, кусок за куском отправляя по воде. В призрачном свете фонарика их рваные остовы нарушали гармонию спящей природы, идеальную ровность поверхности омута.

— В тихом омуте — черти водятся! — посетовал Алан. — По правде сказать, Лордик, я в первый раз вижу Силуруса вблизи! По плескам ведь не определишь… А то, и правда, Мирона и на протоку бы не выпустил…

Они тихо вращались, влекомые неведомыми круговыми слабыми течениями, посреди безобразия плавучего хлеба, по охотничьи собранные.

— Вот вам и романтика странствий! — улыбнулся Лека.

— Я соглашусь с тобой, — кивнул Алан. — Но не с тем, что ты имел в виду! Романтика — совсем не то, что видят в ней наши глупые женщины — когда много роз, кофе в постель — или лучше в чашку — ресторации, ассигнации… На самом деле, Лека, это не романтика, а пошлость в квадрате! Лунный свет, тихая музыка — отвратительно пошлы!

— Хм… а что же тогда романтично, по-твоему?

— Философия романтики — в ее трагичности. Подлинный романтизм — это ореол трагедии и обреченности. Белый офицер, прощающийся с любимой на перронах гражданской войны — это вечный романтический сюжет, вечное поле для романсов и сонетов! А современный мажор, из ресторана везущий на «чайке» девушку домой слушать Чайковского и смотреть с балкона в бинокль на Луну — это дерьмо. То есть, может быть, не дерьмо, простая проза жизни — но нет… не поэзия…

— Че-то ты заболтался уже, писатель! — хмыкнул Лека. — Белый офицер ему… Помягчели времена-то для вас, шелкоперов, прежде ты бы не стал вспоминать белого офицера в обществе офицера КГБ!

— Я это не в смысле апологетики Белой армии! — сдал на попятный Григорян. — Победив, Белая армия стала бы пошлостью уже не в квадрате, а в кубе… Я почему говорю про романтику — вот здесь и сейчас — не потому что ночь ароматна и пахнет дымом, банькой, сеном, детством… Я говорю — романтизм в Силурусе, одиноком старом соме, против которого вышли трое жестоких истребителей, вооруженных всей технической и интеллектуальной мощью ХХ века! Старый сом, живущий по законам доисторического времени, когда не появлялись еще даже рисунки на стенах пещер, гость из Силура — Силурус — обречен перед нами и в этом прекрасен. Если бы он поймал мальчика из деревни — он был бы мерзкой хладнокровной гадиной и не больше того. Но вышли мы — и симпатии верхнего наблюдателя на его стороне: Божественный романтизм именно в этом:

Старого мира последний сон

Молодость, сила, Вандея, Дон!

— По-твоему, выходит, коммунизм, если побеждает — становится пошлостью?

— Ладно, Лека, уймись! — выручил Алана Мезенцов. — Пошлостью становится этот ваш беспредметный разговор. Коммунизм неизбежен — и все! Лучше сома не проглядите!

— Есть большая разница между романтиками, комсомольцами двадцатых, и например, туземной бабой по прозвищу Мотниха! — не унимался Алан. — Мотниха как раз в двадцатые и была, наверное, комсомолкой! А сейчас у нее сдох почему-то весь опорос, и она дохлых поросят хочет продать горожанам под видом свежерезанных… Пришла ко мне, дура старая — мол, Алан Арменович, вы большой человек, нет ли у вас какой синей печати, чтобы поросятам на бок проставить! Ведь вот дура старая — а знает, что санэпидемстанция мясо убойное метит… Я ее выгнал! С чего поросята сдохли — никто не знает! А ну как горожане помрут следом?! Но Мотнихе, ослепленной собственничеством, это ничего, мол в городе народу нет переводу, один помер, другой родится, а в кубышке у Мотнихи все деньги-то считанные…

— Вот сволочь! — сплюнул Лека в воду.

— Человека портит комфорт! — глубокомысленно изрек Лордик. — Люди в землянках и в лаптях честнее людей в «жигулях» и итальянских сапожках… Мы им пансионат за 18 копеек в сутки — а они нам в ответ — дохлых поросят на продажу… Мы им дешевый хлеб — а они его в рюкзаки и за город: свиней откармливать…

— Но коммунизм все-таки неизбежен! — зачем-то сбил накал трагической ноты Лека. — Отобьемся! Все-таки Константин Устинович Черненко — это такая сила — никакая Мотниха не переломит!