Владимир Рыбин - Сокол, № 1, 1991

А вот старательность, думал, всегда на пользу. И в этот день, как делал не раз, Климов задолго до своего часа заступления на пост пошел на объект. Пошел пешком через Арбатскую площадь, по Гоголевскому бульвару.

Москва жила безоглядно-торопливой, суетной своей жизнью. Звенели трамваи, цокали по мостовым извозчичьи лошади, гремели телеги ломовиков, работяги катили во всех направлениях двухколесные тележки, груженные разной разностью. Оголодавшие за ночь разбойные московские воробьи отчаянно орали_ и дрались над каждой кучей свежего лошадиного помета…

Много было и нового в Москве. Обыватели ходили глядеть на первые в городе улицы, залитые черным мягким асфальтом, на котором не слышно было даже телег. Вот-вот должны были появиться троллейбусы, ездить на них будто бы одно удовольствие — быстро и никакого трамвайного дребезга. За Тверской заставой на месте заросших прудов строился грандиозный стадион «Динамо», и там толпами собирались любопытные. Говорили о новом поветрии — парашютных вышках, кто с какой да сколько раз сиганул. Говорили о еще для всех загадочном метро, которое неусыпно рыли кротовики-метростроевцы. Не переставали говорить и о взорванном Храме Христа Спасителя, но не как прежде. Потрясший москвичей взрыв заслонялся в памяти множеством других взрывов. Церкви рушили — что ни день, то новую…

Никак не мог Климов привыкнуть к пустоте в конце бульвара. Прежде купола Храма сияли над всей Москвой, и в солнечный день, казалось, разливали по окрестным улицам золотое свечение. Храм, все выше вздымавшийся впереди, рождал ощущение незыблемости и покоя. Именно покоя, какой приходит к человеку при неизменности его бытия, рождающего в душе благость и уверенность.

А теперь Климов чувствовал, как с каждым шагом к пустоте за домами что-то сжимается в нем, будто впереди неизвестность, даже опасность. И все возвращалось к нему ощущение выдернутого зуба, появившееся тогда, в день взрыва, и он машинально оглаживал языком десны, и в душу его заползала тоскливая горечь о навсегда утраченном, невозвратном.

На площадке «Дворецстроя» все было, как всегда. Сезонники, набежавшие на работенку со всех губерний, железными клиньями, кирками да ломами долбили на куски огромные, оставшиеся после взрыва каменные глыбы, грузили обломки в кузовы грузовиков, на трамвайные платформы, отчаянно матерились. «Где пребывала Богоматерь, теперь я слышу в бога-мать», — вспомнил Климов чью-то едкую реплику, которых много слышалось тут, возле заборов, особенно первое время, когда к порушенному Храму люди собирались огромными толпами. Чтобы поглазеть да лишний раз выругать тех, кто это содеял. А поскольку под горячую руку попадались те же сезонники, то им все и доставалось. Рабочие отмалчивались отругивались, а то принимались громко хвалить «совецку власть, дающую работу простому человеку».

Последнее время толпы поубавились: каждый день травить душу кому не надоест? А гора камней не уменьшалась, и, казалось, годы нужны, чтобы всю ее раскрошить да вывезти.

У Климова было в запасе свободное время, он не стал заходить на охраняемую территорию, а обошел высокий забор справа и скоро оказался на берегу реки. По реке шлепал старый буксир, тянул баржу, на мостках бабы полоскали белье, рядом паслись козы, купались мальчишки. Все было, как всегда, и никаких подозрительных личностей поблизости не наблюдалось.

Забор тянулся вдоль набережной, затем уходил влево по Всехсвятскому переулку. Плотный забор, ни щелочки. Но мальчишки все же наковыряли дырок, приникали к ним и застывали в неподвижности. Климов отгонял мальчишек, удивляясь их неистовому любопытству: что там можно высмотреть? Не было бы забора, никто бы и не посмотрел, а отгородили — и всякому стало интересно. Отгоняя мальчишек, он сам наклонялся к дыркам, пытаясь понять, что там, за забором, можно высмотреть. Уже почти вышел на Волхонку, когда, глянув в очередной раз, заприметил среди щебня какое-то кольцо. В этом месте уже проглядывала цокольная часть, и кольцо на ровной площадке, почему-то не отброшенное вместе со щебнем, заинтересовало.

И он прошел на территорию, отыскал кольцо. Хотел поднять его, но кольцо оказалось прикрепленным к чему-то под слоем пыли. Ногой разбросал пыль и увидел люк, оказавшийся тяжелым, неподъемным. Походил вокруг, поискал железяку потолще да подлиннее. Нашел подходящую, зацепил кольцо, получившимся рычагом приподнял крышку люка и увидел белокаменные ступени, круто уходящие в черноту. Он еще не взволновался, спокойно опустил крышку и пошел за фонарем. Поглядеть, куда ведут ступени, хотелось тотчас же.