Дмитрий Красько - Исчезнувший

Бомбила молча закрыл окошко и укатил в указанном направлении. Нас с собой он не взял — видимо, его «вперед» и наше находились в разных точках.

— Черт, Мишок, а куда это — «в тундру»? — спросил напарник, проводив удаляющиеся огни автомобиля взглядом, полным горького недоумения.

— Ну, куда-нибудь, Ян, — попытался объяснить я. — Туда, где много снега и мало людей. Олени не считаются.

— Сам голосуй! — Литовец зачем-то обиделся и отошел в сторону.

Я пожал плечами, передал ему Леню и выдвинулся на обочину. Взмах руки — и машина остановилась у моих ног. Не хуже, чем у напарника получилось. Частники так и норовили лишить нас профессиональной чести в этот вечер.

Очередной бомбила привычным уже жестом приспустил стекло и хриплым голосом полувыплюнул сакраментальное:

— Куда?

— Центральный парк знаешь? — я начал осторожно и издалека. Черт его разберет — может, этот тип еще более нервный, чем тот, что попался Яну.

— Конечно, знаю!

— Червонца хватит?

— Слушай, ты едешь или нет? — бомбила нахмурился. — Я не справочное бюро!

— Если хватит — поеду. Даже в оба конца.

— В смысле — на два червонца? — подсчитал он.

— В яблочко, — похвалил я. Ему бы в бухгалтерии калькулятором трудится, циферки разные складывать, а не по ночному городу талант в землю закатывать.

— Поехали, — бомбила неловким жестом просунул руку назад, открывая задвижку, и мы по очереди — сперва Ян, потом, после выразительного жеста подбородком и щипка за ляжку, Леня, а последним я — втиснулись на заднее сиденье. Дверь захлопнулась, путешествие началось.

Есть что-то нереальное в путешествиях по темному городу зимой. Я ощущал это каждый раз во время ночных смен. И каждый раз, когда с работой меня ничего не связывало, но приходилось выбираться из дому по другим делам. Тусклый свет фонарей не становился ярче от того, что их расставили часто-часто. Где-то, в недоступном моему пониманию огромном мире, свет поглощался, и на долю закутанных в шубы, спешащих поскорее укрыться в тепле горожан, доставались лишь жалкие крохи. И снег, который, по идее, должен был множить этот свет, отражая его, тоже лишь тускло мерцал, придавая окружающему нереальность сказки. Никогда, наверное, не скажу, что чувствую себя замечательно темной зимней ночью. Слишком она таинственна для меня. Ведь кто знает, что за сказочная тварь спряталась в этом загадочном полумраке? Может, леший, а может — домовой. А то и вовсе городовой. Тут еще и Леня, камбалой стиснутый между мной и Яном, и напрямую связанное с ним ощущение опасной игры, в которую я, в очередной раз, на свою голову ввязался. Все это, вместе взятое, давало ощущение какой-то потусторонности, если вы понимаете, о чем я. Не прикосновения к смерти, а именно параллельности происходящего охватывало в такие минуты. Словно ты лишь игрушка, фишка, пешка, которую сам же и передвигаешь по игральной доске в стремлении выиграть. Никакой опасности. Конь Е2-Е4, шах и мат (пардон, вырвалось). Именно игра, постоянное движение вперед (вбок, по диагонали), лишь бы не стоять на месте, чувствуете? И все же только игра…

Между тем бомбила, видимо, решил разбавить дорожную скуку доброй беседой. Он посмотрел на нас в зеркало и спросил:

— Видали, что с «Колизеем» стало?

— Нет, — быстро сказал я, пока Ян с прибалтийской обстоятельностью готовил ответ. — А что с ним стало?

— Взорвали к чертовой матери. Бомбу, наверное, кто-то кинул. Рвануло — будь здоров! Ни одного целого стекла. А вокруг — толпа ментов и пожарников. Я ехал — так с трудом через них продрался. «Скорые», наверное, тоже были, да разъехались. Вряд ли в таком взрыве без трупов обошлось. Как вы думаете?

— Если б знать, что за взрыв, можно было бы и подумать, — осторожно сказал Литовец, верно уловив генеральную линию партии — молчать о нашей осведомленности. Просто так, на всякий случай. — А гадать без толку.

— Мы-то сами не видели, а вот кореш наш там был, — поддержал я Литовца, и моя рука по-отечески ласково хлопнула по Лёниной голове, отчего та клацнула зубами. Впрочем, ни одной осмысленной искорки в глазах пленника так и не промелькнуло.

— И что он говорит? — бомбила был назойлив и неприятен, как банный лист, приставший, извините, к заднице.

— А он ничего не говорит. «Скорая» смотрела — вроде, говорилку взрывной волной оторвало. Он теперь только знаками изъясняется.

— Не повезло! — присвистнул водила, сдуру принявший мой треп за чистую монету.

— Еще как! — поддакнул я. — Вот если бы ему пиписку оторвало, было бы не так обидно. Детей, конечно, пальцем делать неудобственно, зато пожаловаться можно.