Дмитрий Красько - Исчезнувший

— Ты директору объяснять будешь, кому и куда расти, — огрызнулся он.

У меня зачесалась рука. Зубы Макареца вдруг показались такими близкими и привлекательными, что захотелось выбить их и забрать с собой. Я бы, наверное, так и сделал — тем более что настроение было соответствующее. Ночное приключение и теперешнее отсутствие Четырехглазого в гараже поспособствовали. Но они же внезапно подсказали, что растрачивать сейчас силы, время и нервы на Макареца — существо, стоящее на лестнице эволюции ниже головастика — вряд ли разумно. Поэтому я решил использовать почти безнадежный, но единственно доступный мне сейчас способ воздействия на него — через кору головного мозга:

— Слушай, Макарец, вот между нами, девочками, говоря — ты сегодня ночью на улицу выходил?

— Я же не дурак. — Он аж раздулся от гордости за то, что думает, будто не дурак. Ну, ему никто не запрещал думать что угодно. Но никто и не обещал, что эти думки будут истиной в последней инстанции. Ведь так?

— Вопрос спорный, — я все же слегка осадил его. — Но не будем заострять внимание. Ты себя дураком не считаешь, другие тоже себя дураками не считают. Ты знаешь, какой был холод?

— Нет.

— Собачий был холод, Макарец. Весь город по домам отсиживался — морозы пережидал. Какая может быть выручка при таком раскладе? Я понимаю, что ты мне не веришь. Так давай откроем журнал и пробежимся, посмотрим, сколько денег другие привезли.

Нет, он не стал открывать журнал. Высокомерно хмыкнул в меня, развернулся и удалился. И книжицу свою с собой унес, не вписав в нее сумму выручки и не дав расписаться напротив. Но это ничего, это не страшно. Я даже не стал окликать его. Четыреста тысяч при любом раскладе особой роли не сыграют. Да и не рискнет завгар так кондово подставлять меня. Он любил действовать изощреннее. В этом смысле его можно было даже назвать эстетом.

Я посмотрел на часы. Восемь ноль-ноль. Время Ч. Если Четыре Глаза здесь, он должен был постараться найти меня. Если он не нашел меня, но все равно здесь, то должен постараться произвести обмен документов своими силами. А где это сделать, как не возле внешних ворот? Почти нейтральная территория. Вряд ли вышибалы из «Колизея» рискнут ломиться в самый гараж, где слоняется больше полутора сотен небритых злых рыл. Такова логика.

Вычислив место, где должна была состояться процедура обмена, я поспешил туда. Если она все-таки состоится, то еще успею. Не могут же они провернуть всю операцию за полминуты, в самом деле.

Они и не провернули. В том дрянном смысле, что никакой операции вообще не было. Так же, как и следов Четырехглазого. И ни намека на пришельцев из «Колизея». Вообще ничего. Открытие мне совсем не понравилось.

А что тут может понравится, когда черным по белому было очевидно — что-то где-то пошло наперекосяк. Если бы опаздывал Четыре Глаза, то гарни хлопци из ночного клуба все равно толпились бы у ворот. Если бы опаздывали они, толпился бы Четыре Глаза. Но не было ни одной из заинтересованных сторон. Кроме меня, которого заинтересованной стороной можно было назвать лишь с серьезными оговорками. Вывод напрашивался сам собой — коллегу перехватили где-то по пути к таксопарку. Мои десять шансов к одному за благополучный исход мероприятия в мгновение ока перевернулись с ног на голову и превратились в один к десяти. Оставались лишь мизерные крохи надежды. Она, кажется, вообще последней умирает — так, да?

Я поспешил обратно в гараж.

Настроение было не в дугу. Хотя описать его словами я бы не взялся. Нечто среднее между яростью, досадой и растерянностью. Ярость и досада — на себя, любимого, где-то что-то не просчитавшего до конца, а где-то, возможно, перемудрившего. А ведь как нахваливал себя, как гладил мысленно по головке, сравнивая с неумехой Четырехглазым! И где теперь, по моей милости, обретается данный неумеха? А хрен его знает, где он обретается. Осознанием последнего обстоятельства была вызвана, кстати, растерянность. Усугублявшаяся тем, что я пока не представлял, какими должны быть последующие действия.

У входа в боксы, на скамейке для курильщиков, одиноко сидел Рамс. Он был очень грустный, и мне стало немножко легче — значит, не я один такой. Хотя причины для грусти у нас однозначно были разные.

Скамейка была для курильщиков, но Рамс не курил. Потому что он вообще не курил, экономя здоровье. Хотел прожить долго — очень долго. Утверждал, что грузины вообще долгожители, а сваны — и вовсе почти бессмертны. Его личный дедушка прожил то ли сто пятьдесят, то ли сто пятьдесят тысяч лет, и собственными руками загрыз последнего мамонта. Рамс собирался побить рекорд дедушки, но я терялся в догадках — кого он изберет на роль мамонта? Дункан Маклауд, блин.