Дмитрий Красько - Волк-одиночка

— Поэтому ты нам все и рассказываешь? — презрительно хмыкнул Кавалерист. — Чтобы мы согласились, и ты с этого денежку поимел?

— Ой, ну сбегай, застрелись, — попросил я. — Могу даже пистолет одолжить. Почему ты такой дурной, Генаха? Этот разговор, если бы и состоялся, то вчера. Сегодня в нем нет смысла.

— Это почему?

— Сегодня я ему нужен больше, чем пять процентов. Впрочем, и он мне — тоже.

— Кто «он»-то? — задал первый умный вопрос Ян.

— Камена. Лев Каминский.

— Это который молочный фабрикант?

— Он самый.

— Крутил бы свою сгущенку, чего лезет куда попало? — недовольно пробурчал дедушка Будильник. — Тут и так жизни никакой нет, еще он со своими процентами привязался. Я вот что, ребятки, думаю: что-то делать обязательно надо.

Глубокая мысль. Дедушка Будильник прожил долгую жизнь и умеет мыслить глобально. Что-то делать надо обязательно. Но вот что именно — даже он не сказал.

— Так что, нам ему теперь по пять процентов отстегивать придется? — спросил, как самый непонятливый, Габриян.

— Послушай, Мишок, а почему ты сказал, что он тебя сегодня даже больше, чем те пять процентов хочет? — задал Литовец свой второй умный вопрос.

— А потому что я ему на хвост соли насыпал. Всю игру испортил. Линию атаки взял, да и перепоганил. Буквально лучших игроков выбил.

— Как это? — не понял Ян.

— А вот так. У него теперь, почитай, хороших исполнителей и не осталось. Те, что на тебя или на меня нападали — это не профессионалы, а так себе, подделка. Причем грубая.

— А те, что на Четырехглазого напали — тоже подделка?

— Нет. Те настоящие. Вот их-то я и угробил.

Наступило молчание. Хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что я славно поработал. Тишину разорвал дверной звонок. Любава вздрогнула и выскочила из кухни.

— И что теперь Камена? — спросил наконец Генаха.

— Хрен его знает, — я пожал плечами. — Всю ночь его сегодня искал, так и не нашел. Где шлендрает?

— Не боишься? — снова спросил Кавалерист.

— Чего? — не понял я.

— Один на один с ним сойтись. Он-то, я думаю, не один все-таки будет.

— Ночью не боялся, — сказал я. — Потому что он не знал о том, что я делаю, и не успел бы приготовиться. А теперь вроде как и надо бояться, поскольку можно и самому на тот свет угодить. Только не боится что-то. Устал, наверное.

— А ти всегда дурак бил, — похвалил меня Рамс.

— Спасибо.

— Нэт, пиравда.

— В общем, ребятушки, я так думаю, — сказал Дедушка Будильник. — Надо и нам к процессу подключиться, а то Мишок, скотина, эгоист проклятый, все удовольствие один поимеет. Нехорошо.

— Конечно, подключимся, — буркнул Генаха.

— Это даже не обсуждается, — поддержал его Литовец.

Вернулась Любава. Встала в дверях, обвела нас мутноватым взглядом:

— Ну что, мужики, машина приехала. Давайте гроб вниз вынесем, у подъезда попрощаемся.

Я, Рамс, Генаха и Литовец поднялись и пошли в зал. Странно, но мое право нести ящик уже никто не оспаривал. Стало быть, признали. Мы взяли тяжелую домовину за ручки и понесли.

Спускаться было невысоко — четвертый этаж, к тому же гроб был сделан, прости, Господи, со вкусом, так что выносить его было достаточно удобно. И мы справились.

На улице около машины — заказанного таксопарком престарелого ГАЗ-53 — стояли несколько табуретов. На них мы установили красный от кумача ящик. И я в первый раз после того памятного пасмурного утра увидел Четырехглазого.

Врачи постарались или еще кто — не знаю, но выглядел он сейчас намного лучше. Длинными светлыми прядями удалось почти полностью прикрыть многочисленные раны на черепе — следы кастета пятнистого. Веки были закрыты, и я так и не смог определить, вставили ему вывалившийся глаз, или нет. Да это и не важно — со смеженными веками у него был такой вид, что казалось, — пардон за банальность, — будто он спит. Вот только некоторая синюшность шеи да восковая желтизна лица подсказывали: нет, не спит. Совсем умер.

Ян вдруг о чем-то вспомнил, кривовато усмехнулся и, вынув из кармана невесть где откопанный красный пионерский галстук, запихал его покойнику в нагрудный карман пиджака. Я почувствовал легкий укол зависти — сам-то до такого не додумался. Впрочем, у меня тоже было, чем порадовать Четырехглазого.

Я за него отомстил. Я убил — или довел до самоубийства, что одно и то же — его убийцу. Я плотно — я надеялся на это — прижал хвост тому, кто отдавал приказ об убийстве. И рано или поздно доберусь непосредственно до головы инициатора, чтобы прищемить ее вслед за хвостом.