Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Человек был одет в дорогой с виду костюм и обложен бумагами. Как я понял, документами. То есть — Камена работал. Даже не смотря на то, что за окном стояла темная ночь, а скорее даже, темное утро. Он читал что-то, черкал под бумагами закорючки — расписывался, хватал блокнот, делал там какие-то пометки. В общем, портрет нового русского во всей красе. Сидит, отмывает на законном поприще неправедным трудом добытые бабки. Весь в заботе и делах, аж о времени забыл. Меня чуть слеза не прошибла.

Минут пять Камена занимался своими делами, не замечая нас. И продолжал бы благополучно не замечать, если бы гуманоид в квадратных линзах, приставив кулак ко рту, не сказал:

— Кхе-кхе!

Это, как я понял, должно было означать: «А мы тута, хозяин!».

Камена оторвал взгляд от бумаг и с удивлением посмотрел на нас. Вид у него при этом был такой, словно ему предложили скушать сырого ежика под майонезом, уверяя при этом, что сверху лучше майонезом намазать — мол, мягче в глотку полезет.

Сообразив, наконец, кто мы такие и зачем пожаловали, он убрал с лица маску удивленного гурмана и принял вальяжную позу. Вытянулся в кресле и, выпростав в мою сторону указательный палец, спросил:

— Этот?

— Да, — с готовностью сдал меня пятнистый очкарик.

— Ну! — радостно прогудел Камена и уставился жирным, как растительное масло, взглядом на меня. — Значит, вот ты какой, северный олень! А я думал, они только в сказках бывают!

— Северные олени? Да их в тундре до черта. Сгоняй, полюбуйся, — сказал мой язык прежде, чем я успел сообразить, что говорить ничего, собственно, и не следовало бы.

Как бы в подтверждение этой догадки в мой бок слева воткнулся на удивление твердый кулак. Попал в почку. Стало больно. Я попытался согнуться, чтобы боль не была такой жгучей, но одеревеневшее сутки назад тело еще не обрело привычной сгибаемости, а потому боль пришлось терпеть в той же позиции, в какой находился до ее прихода — стоя.

— Правильно, — одобрил действия своего шестерки Камена. — За базаром, вообще, следить надо. А тебе, в твоем положении, особенно. Так что слушай на меня. И молча.

У меня, сказать в оправдание, особого выбора не было. У меня, откровенно, его вообще не было. Оставалось только принять сказанное Каменой к сведению, слушать на него и молчать. Что я, с похвальной целеустремленностью, и проделал.

— Мститель. Народный герой, — Камена так противно просмаковал эти слова, что у меня помимо воли возникло желание слегка поблевать. — Ты, значит, решил, что сможешь в одиночку за весь таксопарк постоять? Илья Муромец, что ли?

Я ничего на эту речь не ответил. Нет, постаравшись, я бы, конечно, сумел найти слова, от которых у всех присутствующих белок в глазах сварится. Но, во-первых, это было чревато весьма неприятными последствиями (от ударов в почку это очень хорошо усваивается), а во-вторых, достаточного раздражения слова трудяги Камены у меня все-таки не вызвали. Наверное, потому, что все они были далеко не новы. Не он первым поносил меня таким образом, искренне веря, что оскорбляет. Но прежде у меня был железный контраргумент — народным мстителем я не был, действуя из других побуждений. Так что, собственно, обижаться было не на что. Ведь не оскорбляется осел, когда его сусликом называют. К тому же в итоге я всегда оказывался в плюсе, а оскорбители — в минусе. Тем более глупо мне было обижаться сейчас, когда Камена, первый из многих, оказался прав. Опять же — не обижаться ослу, когда его ослом называют. Обижаться на правду — глупее, чем купаться с зонтиком.

Камена между тем продолжал, чувствуя себя практически воеводой на воеводстве, пред ясны очи которого привели очередного холопа, пытавшегося подоить любимого воеводина быка.

— Ты мне, глупому, только одно объясни, — попросил он. — Что тебе за интерес был на моих пацанов наезжать? Какую цель ты преследовал? Неужели и вправду думал, что перемочишь нас, как кутят? Да никогда в жизни не поверю. Ты не выглядишь дураком, да и дело, в общем, по умному повел. Так чего ж тебе надо было?

Я слегка подивился его речам. Ловко он феню с изящной словесностью перемешал! Что поделаешь — веяние времени, босота вылезает из подвалов, босота выходит в свет и щедро делится с окружающими своей культурой. А за то, что умным человеком меня посчитал — спасибо, конечно.

Поскольку я стоял молча, не собираясь отвечать, в тот же бок мне воткнулся, подозреваю, тот же кулак. Снова стало больно, и снова я не смог согнуться, чтобы хоть немного утихомирить боль.