Валерий Горшков - Под чужим именем

– И ты – в их числе. Как главный режиссер сего чудного фокуса. – В притухших было, тлеющих, как догорающие в костре угли, зрачках Славы вновь сверкнул огонь.

– Ты имеешь что–нибудь против? – удивленно приподнял брови Ботаник. На губах Леонида Ивановича появилось и исчезло подобие ухмылки.

– Наоборот, – поиграл скулами беглец. – Интересно даже. Как кинофильм про шпионов. И я – в главной роли.

– Да уж, – нахмурился Сомов. – Только вот поздравлять с ее получением тебя вряд ли станут. Потому как роль тебе досталась максимально близкая к прототипу, – серьезно заметил профессор. – С той лишь разницей, что, в отличие от профессионального актера, играть ее тебе придется не восемь часов в день, в течение полугода, а круглосуточно, причем очень и очень долго. А может статься, что и всегда, – с упором на последнее, ключевое слово закончил свою «лекцию» скромный и невзрачный – для всех, кроме Славы – преподаватель немецкого языка Ленинградского государственного университета.

– У меня нет выбора, – бесцветно отозвался Слава. – Если не считать первый из предложенных тобой вариантов. Но это – полный абсурд. Я не самоубийца.

– Я не сочиняю варианты, – жестко отсек Сомов. – Я всего лишь обрисовал текущее положение фигур на игровом поле. Тебе мат на следующем ходу. Я не гроссмейстер Алехин. Возможно, есть другой… и даже третий, относительно безболезненный способ избежать гибели, – предположил профессор. – Но я, признаюсь честно, их в упор не вижу. Ентшульдиген зи мир битте, герр Корсак.

– Я – тоже. – Слава согласился с сэнсэем. – Значит, их нет. Так что дело за малым – претворить безумный план в реальность. Одна проблема… Такая перелицовка по зубам разве что органам Чека. Насколько мне известно, ты, Иваныч, ни с какого бока… Или… с какого?

– Ты прав. Насчет Чека. – Обычно ровный и мягкий, почти монотонный голос Ботаника вдруг резко надломился. Стал глуше. Тяжелее. Жестче. Словно оскалил зубы в предчувствии кровавой драки хищник. – Однако есть и другая сила. О ее существовании известно не многим… Я знаю, что ты хочешь спросить. Мол, раз уж я так ходко, без предисловий, рискнул озвучить тему с твоим перевоплощением, у меня есть кое–какие… скрытые возможности, о которых я до сих пор никогда не распространялся. Так?

– Так, – подтвердил Корсак. Чуть поколебавшись, предположил: – Эти контакты… как–то связаны с твоей жизнью на Дальнем Востоке?

Ботаник вздохнул. Молчал несколько долгих, томительных секунд. Походил по избе, затем достал откуда–то с верхней полки заваленного книгами огромного стеллажа початую пачку дорогих папирос «Герцеговина Флор», сел за стол, чиркнул спичкой о коробок и впервые за годы их с Славой знакомства закурил. Умело, без позывов на кашель, втягивая едкий дым в легкие и стряхивая пепел в тарелку с яичной скорлупой щелчком указательного пальца. Ярослав, внимательно наблюдавший за каждым движением глаз, каждым жестом, каждой переменой мимики сэнсэя, уловил, как после его напоминания о Дальнем Востоке Сомов неуловимо изменился. Погрубел, ожесточился и без того сухощавым лицом – видимо, вынужденный снова вспоминать то, о чем хотелось бы забыть навсегда. Таким напряженным, сжатым, словно упругая стальная пружина, Корсак увидел профессора впервые.

Интуиция подсказывала Славе: когда Ботаник заговорит, он услышит нечто, что заставит его взглянуть на Леонида Иваныча другими глазами.

Так и случилось.

Глава 5

– Я родился и вырос в Приморье, – щурясь от дыма, начал рассказ Ботаник, смяв гильзу дорогой папиросы. – И большую часть жизни провел во Владивостоке. В тех краях всегда было полно азиатов. Так получилось, что благодаря своему учителю я довольно быстро для европейца освоил китайский язык. Когда мне исполнилось двадцать один, как тебе сейчас, я уже окончил институт и более–менее умел махать руками и ногами. И тут меня угораздило влюбиться в одну китаянку. Мы познакомились случайно. Я увидел ее, проходящую мимо, и – все. Словно ослеп. Понял, что жить без нее не смогу. В общем, развернулся и, как идиот, потащился следом. Потом все же собрался с духом, догнал, заговорил. А она рассмеялась мне в лицо и отвечает: «Я давно вас заметила. Вначале думала, что вы – грабитель или насильник, решивший напасть на беззащитную девушку в темном переулке, а вы, оказывается, влюбились в меня с первого взгляда!» Словом, когда я проводил Линь до дома – как потом выяснилось, совершенно чужого, выбранного ею наугад – и предложил назавтра снова встретиться, она, к моему удивлению, сразу согласилась. Но с условием – я никогда не буду расспрашивать ее о семье и работе. Я, разумеется, пообещал. Мы начали встречаться, примерно раз в неделю, гулять, выбирая самые тихие, немноголюдные места, и вскоре стали близки… Я жил в маленькой квартирке с тараканами, на окраине Владивостока… Что меня сразу поразило, так это искушенность Линь – а ей было всего восемнадцать – в любовных ласках. К тому времени я, понятное дело, давно был не мальчик–колокольчик, имел опыт с девушками из института, но эта бестия вытворяла в постели такое, от чего я буквально сходил с ума. С одной стороны, мне было безумно хорошо с ней. С другой… Я ведь любил ее по–настоящему и буквально сгорал от ревности, представляя, сколько у нее было до меня любовников. А может, и сейчас есть… Несколько раз я пытался откровенно поговорить об этом, но Линь моментально пресекала «запретные» темы, грозя немедленным разрывом, если я буду слишком настойчив. Нам хорошо вместе, говорила она, так давай просто наслаждаться жизнью и ни о чем не думать… Я пытался, но это оказалось слишком трудно. Невозможно… Я понимал, что она вынуждена скрывать от меня слишком большую часть своей жизни. Чувствовал, что ее что–то – или кто–то – держит… И тогда я решился пойти ва–банк. Сделал ей предложение выйти за меня замуж и уехать на запад России, в Москву или Петербург. Или еще дальше – в Германию. Ведь я наполовину немец, дипломированный филолог, к тому же отлично знаю язык. И смогу найти в Германии хорошую работу. Я обещал, что, если она согласится, я никогда не буду спрашивать ее ни о чем. Но втайне, конечно же, надеялся, что, уехав из Владивостока, Линь расслабится, рано или поздно не выдержит и сама все расскажет. А как иначе? Как и любой на моем месте, я строил всякие догадки насчет ее тайной жизни и богатого опыта в любви и был почти уверен, что Линь – замужем. И ее муж – очень богатый человек. У нее никогда не было недостатка в деньгах. Она одевалась только в дорогую одежду. Пахла дорогой французской водой… Но мне было наплевать на ее мужа. Вообще – на ее прошлое. Я был слишком молод, страстно любил ее и хотел, чтобы мы жили вместе. Готов был понять и простить все. Неважно, с кем была девушка до тебя. Ты не имеешь права упрекать ее за прошлое. Я был согласен принять ее такой, какая она есть, со всеми ее тайнами и скелетами в шкафу. И в этом своем намерении был сам перед собой абсолютно искренен.