Валерий Горшков - Под чужим именем

– Слушай сюда и запоминай, Петр Алексеевич! – с жаром выпалил Корсак. – У меня фотографическая память на лица! И если хоть один волос упадет с головы этой женщины и ее детей, я тебя, сука, персонально из–под земли достану и на части порву, как Тузик – грелку! Ты меня понял?!!

– М–м–м…

– А теперь, гнида, возвращаю должок. – Разжав пальцы и отстранившись, Ярослав коленом, что было сил, засадил чекисту между ног. Тот охнул, затих, тяжело упал на пол, завалился на бок и мелко–мелко засучил ногами, конвульсивно сотрясаясь всем телом. Зрелище было мерзкое. Не имея ни малейшего желания созерцать вполне заслуженные адские корчи обидчика, с гарантией лишившегося всякой возможности продолжения рода, Корсак развернулся на каблуках и, бросив полный сочувствия взгляд на тихо плачущую женщину, шагнул за порог, прошептав чуть слышно короткое:

– Извините…

И вдруг – остановился как вкопанный. Словно только что с разбегу налетел лбом на невидимую кирпичную стену. Постоял так секунду–другую, затем медленно обернулся и заметно севшим, совершенно чужим голосом спросил:

– Старик… Он такой грязный, с седой бородой и красным, в прожилках, лицом? В облезлой меховой шапке, кирзовых сапогах в гармошку и в пальто с синей заплаткой на локте?

– Да… Это он, – еще ничего толком не поняв, но почему–то сразу, как по команде, перестав плакать, подтвердила жена доносчика. – А… что?

Ярослав шумно вздохнул, на мгновение закрыл глаза, потом вновь поднял веки и, не сказав больше ни слова, вышел из квартиры на лестничную площадку, плотно прикрыв за собой дверь.

Спустился на первый этаж. Остановился, сверху вниз глядя на по–прежнему лежащего возле двери черного хода – теперь уже в луже собственной блевотины и без того омерзительного на вид, а сейчас гадкого выше всех возможных пределов, ядовито воняющего «козлом» бородатого старика. Спустился, присел рядом на корточки, превозмогая брезгливость, вгляделся в буро–фиолетовое отекшее лицо бывшего полицейского, пытаясь узнать в этой заросшей диким волосом грязной скотине с кривыми желтыми зубами знакомые, случайно виденные в детстве или юности черты. Но – тщетно. В потаенных глубинах памяти ровным счетом ничего не ворохнулось.

И – странное дело – почему–то даже не возникло досады от того, что не успел свершить возмездие вот этими самыми руками. Опоздал всего на каких–то пару минут. Даже не притрагиваясь, не проверяя у старика пульс или дыхание, Корсак с первого взгляда понял, что перед ним, на обгрызенных временем ступеньках лестницы, в луже, перемешанной с рвотными массами мочи, лежит уже не спившийся, проклятый даже родным сыном бывший городовой Павел Терентьевич Бугаев, а лишь его пустая телесная оболочка…

Господь не позволил Ярославу взять на душу еще один грех. Он сделал все сам.

Наверху, на третьем или четвертом этаже, явственно послышался звук открываемой двери. Охотник поднялся с корточек, в последний раз посмотрел на труп убийцы его матери, подонка, так круто изменившего всю его жизнь, сунул руки в карманы, плечом толкнул пронзительно взвизгнувшую ржавой пружиной дверь, вышел из подъезда и быстрым шагом направился через арку к поджидающей его в соседнем дворе машине.

Через два часа командир отдельного диверсионно–разведывательного отряда «Стерх» подполковник Шелестов узнал, что генерал Медведь не послушался его настойчивого совета немедленно уничтожить личное дело Охотника, а вместо этого решил продемонстрировать гонор, оскалить зубы и сыграть в собственную игру.

– Ладно, Филипп Саввич, хрен ты моржовый. Теперь мой ход, – задумчиво дымя папироской, с хитрым прищуром пообещал Максим Никитич.

Глядя на своего командира, сидящий напротив, помешивающий сахар в стакане чая, Ярослав ни на йоту не сомневался: грозный ленинградский чекист очень скоро сильно пожалеет о том, что вздумал перечить подполковнику Бате.

Ведь стерх, как известно, – птица гордая.