Валерий Горшков - Под чужим именем

Батя поднял со стула шинель, накинул на плечи и, молча обменявшись рукопожатием с нехотя протянувшим липкую длань генералом, быстро направился к двери. У самого порога вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, обернулся, поймал хмурый, с примесью бессильной злости взгляд главного ленинградского чекиста, широко улыбнулся во все тридцать два зуба и сказал, уже совершенно обычным – почти приятельским – тоном:

– Кстати, чуть не запамятовал. С наступающим вас Новым годом, товарищ генерал! Надеюсь, сороковой будет удачным в плане карьеры. Ну… и побольше красивых женщин, само собой! А про папочку… ту, что на столе до сих пор лежит… забудьте, ладно? От нее вам теперь только одна маета да беспокойство. Здравия желаю.

Шофер ждал Батю на улице, в теплой просторной машине с мягкими кожаными сиденьями и тихо урчащим под капотом двигателем. «Дворники» на лобовом стекле, уютно поскрипывая, счищали обильно падающий с низкого зимнего неба пушистый снег.

– Подремал? – захлопывая дверцу и впуская в салон рой тут же тающих снежинок, устало поинтересовался у шофера Шелестов.

– Есть маленько, – признался, широко зевая, водитель. – Куда сейчас, товарищ командир? На базу или…

– Или. В сторону Новгорода. На тринадцатом километре поворот направо, дальше все время прямо. Деревня называется Метелица.

– Ага. Угробица–колдобица, мать ее в коромысло! – вздохнул здоровяк. – Не застрять бы на тамошних заваленных сугробами направлениях! – Выключая ненужные более фары, трехпалый водитель воткнул первую передачу и плавно отъехал от поребрика.

На улице уже совсем рассвело. Мимо то и дело сновали автомобили. Торопливо шли, зябко кутаясь от двадцатиградусного мороза в теплые одежды, люди. Зимний, хмурый, промороженный и продуваемый насквозь всеми ветрами Ленинград просыпался.

– Ничего, – успокоил Шелестов. – Доберемся. Наша лошадка ходкая. Да и мы с тобой… дистрофики, за сто килограммов каждый. В случае чего вытолкаем. Ты давай за дорогой лучше смотри, Володя. А я, пока есть возможность, вздремну чутка. Когда еще получится. Чует моя ж… – денек сегодня будет тот еще. Сюрприз за сюрпризом. Разбудишь, когда к повороту на Метелицу подъедем. Не раньше.

– Я думаю, товарищ командир, как только я с шоссе сверну, вы сами от тряски проснетесь, – рассмеялся трехпалый.

– Может быть, – вздохнул Батя, падая на бок и подкладывая под голову шинель. Прошептал уже с закрытыми глазами: – Россия–матушка. То красна девица, а то старуха горбатая. Она такая во всем мире одна. За что и люблю…

Через минуту подполковник Шелестов уже крепко спал на широком заднем сиденье своего роскошного черного автомобиля, плавно покачиваясь в такт попадающимся по ходу движения трамвайным рельсам, буграм и дорожным ямам. Он спал ровным, глубоким и спокойным сном мудрого и сильного духом человека, который только что сделал трудный для офицера выбор. Выбор, основанный не на сляпанных буквоедами и кровопийцами сухих гражданских законах, не на грозящих трибуналом за измену воинских приказах, а исключительно на голосе своего до сих пор не зачерствевшего, несмотря на тяжелую, неизгладимую печать грубой мужской профессии, человеческого сердца.

Глава 26

Ощущение тревоги, дискомфорта на душе появилось у Корсака неожиданно. С тех пор, как с шумом, смехом и скабрезными прибаутками они запрыгнули в кузов тентованного грузовика и покатили на «выходные». На так любимую лишенными многих элементарных человеческих радостей бойцами спецотряда «дачу», затерянную в глухом уголке запада Ленобласти, на берегу реки Воронки. Среди бойцов второго отделения, которых Ярослав знал не слишком близко – лишь по кличкам и в лицо – за время службы в «Стерхе» все уже побывали там неоднократно и, заполучив в свою шумную, разудалую в предвкушении гульбища, дружную компанию новенького, сразу же начали вводить Охотника в курс дела.

Слава слушал бывалых без особого интереса, что называется, вполуха, чувствуя, как в груди странным образом расширяется, холодя сердце и внутренности, пугающая пустота. Словно предчувствие надвигающейся беды…

Хотя, может быть, этот внезапно накативший на Корсака приступ беспокойства был всего лишь следствием испытанного во время выполнения боевой задачи сильнейшего нервного и физического напряжения. Пока ты в тылу врага – хандрить и расслабляться нет времени. Надо любой ценой выполнять приказ. Рикошет наступает гораздо позже, через сутки или двое, во время отдыха…