Владимир Моргунов - Серый кардинал

Переваренные вареники на месте щек приобрели темно-вишневый оттенок. Можно было только догадываться, сколько поллитровок в день заглатывал их обладатель. Постоянное сидение на телефоне, выслушивание рапортов, излагаемых тоже заплетающимися уже языками, стакан, стакан для разнообразия, еще стакан. В конце дня оперативное совещание, ничем, по существу, не отличающееся от ежевечернего сходняка мясников, снабженцев или каменщиков — по бутылке на брата. Потом почти всегда поход в ресторан или кафе, где директор или заведующий напоят вусмерть и накормят до отвала, не рискнув напомнить об уплате за угощение. Что там говорить, для бедного торгаша это самый мягкий, самый безобидный рэкет в настоящее время. Подумаешь, столик на четверых один раз в неделю. Такие деньги нынче за пару часов зарабатываются. То ли дело, когда молодые хищники «наедут», безжалостные и непонятные. А знакомого начальника уголовного розыска из своего родного райотдела отчего не приютить, не обогреть — хотя бы в память о тех славных временах, когда им, ОБХСС да еще кое-каким инспекциям «отстегивать» приходилось.

Итак, толстяк, услышав угрозу, что его «отпетушат», покраснел, но видимо, было нечто во взгляде Клюева, отчего милицейский начальник не покраснел еще больше, не затопал ногами, не ударил, а только повторил, громко сопя:

— В кабинет Приходько. За ноги и за руки приковать, так, чтобы дрыгнуть не могли. Свет не гасите.

Едва конвоиры исполнили приказание, Клюев сказал:

— Ничего, и так жить можно.

Жить вообще-то было трудновато. Можно было только сидеть в одной позе, прислонившись спиной к батарее. И впрямь надо было благодарить Бога за то, что отопление отключено. То ли дело зимой — сколько можно было бы так выдержать?

— Не изобретательны менты, мудаки, — не унимался Клюев. — Они головой перед коробком спичек трясут, чтобы определить, есть ли в коробке спички. А жестокость их — от бесчувствия и дебилизма. На особо впечатлительных это, конечно, может и подействовать: ах, как так можно — живого человека по гениталиям бить! А ментам, наверное, и самим не больно, когда их подобным образом лупят, вот они и считают, что так с другими обращаться надо. Я тебя уверяю, Николаич, большего вреда, кроме как убить нечаянно, они причинить нам не смогут.

— Однако и шуточки у тебя, боцман, — Бирюкову, если быть честным, не очень хотелось веселиться сейчас. С разбитой в кровь головой, прикованный за ногу и за руку к батарее — а вдруг по нужде приспичит? Менты, наверное, до тех пор, пока их допрашивать не станут, не придут.

— Никаких шуток. Схема простая до омерзения. Есть у них сейчас конкретное дело о «мокрухе», причем, «мокрухе» не простой, а депутата областного Совета. И дело надо уже недели две назад закрыть было. Если бы до нас залетел по пьянке сюда какой-нибудь заурядный вор, его отвезли бы в загородный лесок и инсценировали бы повешение, пообещав несчастному экспроприатору, что останется после него посмертная записка с его подписью. И повесили бы по-настоящему, всерьез. Жертва потеряла бы сознание, захрипела бы, наблюдалось бы самопроизвольное выделение мочи и тому подобное. Потом жертву привели бы в чувство, поставили бы к стволу дерева. Выстрел — пуля срезает кусок коры над головой, объект эксперимента кладет в штаны, но признаваться в преступлении, которого се не совершал, почему-то не хочет. Но скорее всего, к ворам в данном конкретном случае такие методы не применялись — воры до стрельбы из арбалетов еще не доросли, у них дальше ножа или заточки фантазия не распространяется. Так что все описанное выше ждет нас.

— Женя, «чернушный» у тебя юмор вечером, — проворчал Бирюков.

— Прости, Николаич, просто приступ черной меланхолии, Я «контору» не люблю, как и ты — у тебя, наверное, в силу излишней впечатлительности нелюбовь к ней даже побольше. Но и ментов хорошему веселому человеку любить не за что. Вот ты послушай… Все они плачутся, что плохо вооружены да недостаточно оборудованы, и тому подобные стенания… А вот тебе правдивейшая история, из первых, как говорится, рук, а точнее, из первых уст. Случилось это прошлым летом, в девяносто втором, значит, году. Здесь у нас в пригороде мужик затосковал. То ли у него «крыша поехала» в самом деле, то ли он стрессами перегружен был, а только взял он охотничий карабин «Маверик» и стал палить из него во всех направлениях. Родные сбежали, соседи затаились. Пришел к нему участковый — ты, говорит, Мудей Говнеевич ?брось оружие, прекращай баловаться. А Мудей Говнеевич участкового наповал и уложил. Весь райотдел туда прибывает в срочном порядке, да еще подкрепление из горотдела… Стрелок тот, как я уже сказал, в частном секторе жил, разгуляться — в смысле по живым мишеням пострелять — было негде. Он, «сдвинутый», неплохим охотником был. Троих из осаждавшей его команды серьезно ранил, все машины, которые к его дому менты пригнали, повредил до состояния, при котором только на запчасти надо разбирать. Часа полтора перестрелка идет, а стрелок перебегает от окошка к окошку и палит, поливает ментов беглым огнем. Их не меньше десяти рыл, а он один. Укрепленный обороняющийся в городе может семи-восьми нападающим противостоять, и то при условии, что он тоже автоматическим оружием располагает. А тут у нападающих АКСы, а у него охотничий карабин, да и хатенка на крепость не очень походит. И ты знаешь, чем все дело кончилось, Николаич?