Владимир Моргунов - Серый кардинал

Прерывая «Совет в Филях», он распахнул и эту дверь. Вот тебе и второе действие — картина Репина «Не ждали». Клюев готов был расхохотаться, наблюдая застывшие, вытянувшиеся лица, с замершими на них, будто приклеенными выражениями: то бесконечного изумления, то запоздалой досады — вах, прозевали, как прозевали! Была и тревога на некоторых лицах. Одного выражения не было: страха.

«Сурьезные мужики», — сделал вывод Клюев и полоснул очередью стоявших в дальнем углу — не потому, что они ему особенно не понравились, а потому, что через плечо у них были перекинуты короткоствольные автоматы. Остальным за оружием надо было тянуться.

Его (его!) майор — хотя и без знаков различия, конечно, — сидел за столом как раз напротив, поэтому Клюев, не думая о том, что кто-то опомнившись, полоснет и по нему, взлетел на стол и, опираясь при падении левой рукой на его крышку, саданул изо всех сил правой ногой в челюсть не успевшего подняться Дабиева.

Они с грохотом свалились под стол, все трое — Клюев, Дабиев и стул. Стул за ненадобностью был отброшен далеко в сторону, Дабиев получил еще один сокрушительный удар в челюсть — тэтсуи, «кулак-молот», полная гарантия нокаута.

Клюев многозначительно завернул рукав полностью «отключенного» Дабиева, выхватил из карманчика, размещенного на своем плече, пластмассовый шприц и щедро выдавил его содержимое в руку майора. «Спи спа-акойно, дарагой! Лучше — несколько часов подряд. Вечного сна не надо — меня не так поймут».

Неожиданно над ухом у него бахнул выстрел. Он инстинктивно сжался, представив ощущение тупого удара по плечу или, хуже того, видение яркой вспышки от бомбы, разорвавшейся где-то в мозгу. Ничего подобного не случилось. Взгляд Клюева, метнувшийся в сторону, откуда прозвучал выстрел, зафиксировал разорванную в нескольких местах на груди гимнастерку, густую кровь, пузырящуюся на густых волосах, лезущих из выреза и поднимающихся до самого подбородка, где рост был остановлен бритвой. Только один из атакованных успел воспользоваться оружием, пистолетом. Но выстрел наверняка был слышан в лагере.

— Клим! Хватай его! — Клюев указал на Дабиева. — Дато! Будешь его подстраховывать. Гранатометы оставьте! Остальные прикрывают их!

Он подхватил гранатомет и первым выбежал из дома. Из палаток и других домов пока еще никто не появлялся. Ничуть не изменив походки — или побежки? — рядом промелькнул Клим с Дабиевым на плече, за ним, делая трехметровые шаги, мчался Дато, держа два автомата в руках.

Клюев и трое остальных, держа гранатометы наготове, отходили, боком, вполоборота к лагерю. Драгоценные секунды — одна, вторая, пятая… Из-за палатки появились несколько теней, прозвучали выстрелы — скорее в воздух, для самоуспокоения. И тотчас же эту палатку разметало в клочья. Отбросив пустой гранатомет — обычный армейский «шмель» калибра 64 мм — Клюев подхватил с земли «Стингер» и жахнул в соседний домик. Пусть думают, что по ним начали лупить ракетами с вертолетов или обстреливать из тяжелой артиллерии.

Они успели достичь спасительной стены леса, когда в лагере уже вовсю трещали выстрелы, раздавались крики. Группа уходила по тому же пути, по которому пришла сюда — через уничтоженный пост. Только метров через двести удалось настичь Клима и Дато. В просветах между деревьями небо рассекали пылающие полосы трассирующих пуль…

— Николаич! Сэнсей ни рэй! Тысячу лет тебя не видел, даже больше — почти целую неделю. Ты не очень занят сегодня вечером?

— Конничи ха. Я, всегда, не очень занят.

— Я с большим пониманием отнесся к уточнению «не очень», но все же я очень хотел бы видеть тебя. Ты что-то приуныл, да? Старый стал, ленивый, да? Или за внуками некому присмотреть? Короче, я буду у тебя минут через тридцать-сорок.

Клюев, как всегда, оказался точен. Через полчаса он позвонил в дверь Бирюкова.

— С праздником тебя, Николаич!

— С каким?

— Ну, во-первых, пасхальная неделя еще не кончилась, четверг, а во-вторых, день рождения вождя.

— А ведь и правда. Забыл про вождя начисто.

— Вишь, какие мы, советские, забывчивые. Николаич, при всей забывчивости, ты, надеюсь, помнишь избитую фразу насчет того, что всякий труд должен быть оплачен.

— Раз она избитая, я ее помню, только не понимаю, о чем речь в данном случае.

— Тогда возьми вот это, раз не понимаешь, о чем речь идет в данном случае.

Он протянул Бирюкову пять сотенных зеленых бумажек.

— Вот теперь я решительно ничего не понимаю. Почему я это должен взять?