Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля

Далее карась заговорил в доброжелательно–угрожающем тоне.

— Короче говоря, как только смета на расширение моей лаборатории будет подписана, я тут же сполна верну тебе все средства.

— Господин Ротте, вам не кажется, что эту версию с оттяжкой оплаты долгов вы почерпнули из сочинений бульварных писак. А может, из классической литературы. Из «Войны и мира», например. К сожалению, вам далеко до Толстого. Насколько мне помнится, в «Войне и мире» граф Ростов проиграл сто тысяч рублей, а это куда более значительная сумма чем ваш долг по отношению ко мне.

— Двести тысяч, Алекс! Двести тысяч!.. Если бы этот так называемый граф передал эти деньги в мои руки, мне не пришлось бы побираться как нищему с громадным, величиной с булыжник, алмазом в кармане.

— Ваш алмаз меня мало интересует. Куда больше меня интересует Майендорф. С какой стати он должен направлять неисправимого должника к своей дочери? Интересно, что он ответит на этот вопрос?

— Он ответит, Алекс, что это не твоего ума дело. Речь идет о режиме строжайшей секретности. Тебе не следовало бы совать нос в это дерьмо.

— Хорошо, я не буду совать. Но я хочу получить свои деньги обратно. Когда я смогу получить долг? Вам надо уложиться в две недели. И зачем надо было знакомить меня с Штромбахом, который тянет резину и торгуется из‑за каждой бумажки как еврей Зюс?

— Да, это моя промашка. Я не ожидал, что этот подонок развернет такую бурную деятельность. Его жадности нет пределов, однако, поверь, Алекс, его легко урезонить. Бумаги он передаст тебе за вполне умеренную плату. Я питаю надежду, что в качестве благодарности ты еще раз – последний! – ссудишь меня двумя тысячами марок.

Я удивленно посмотрел на него.

Этот богослов умел отпятывать дела. Я правильно выразился?..

Я, сидевший у монитора в здравом уме и твердой памяти, машинально поправил собеседника.

— Не отпятывать, а обтяпывать.

Виртуальный Алекс–Еско фон Шеель, умело выдержавший паузу, кивнул.

— Прекрасно. Если тебе не трудно, уточни термин и можешь им воспользоваться.

… – С какой стати, штурмбанфюрер?! Это выходит за всякие рамки!..

— Какие гарантии ты хочешь получить, Алекс? И от кого? От Майендорфа? А может, тебя устроит рейхсфюрер СС Гиммлер?

— Не берите на себя слишком много, господин Ротте. Неужели рейхсминистр будет заниматься делом такого прожженного обманщика как вы?

— Он не будет. Гестапо будет!

— Во–от, – я ткнул в него пальцем. – Это уже ближе к истине, но пока далеко от правды. Субсидировать ваши тайные пороки не может заставить меня даже гестапо.

— Пороки – да, – напомнил оберштурмбанфюрер. – Но попросить взаймы у богатенького офицерика на дело государственной важности они вправе.

Я вздохнул.

— Так мы никогда не договоримся. Прошу вас оставить машину.

— Как знаешь, Алекс. Я предупредил.

— Оставьте машину! И не забудьте, две недели!..

Ротте не спеша вытерт пот, затем неуклюже выбрался из автомобиля и двинулся в сторону Колонны Победы.

На ближайшей скамейке сидел Анатолий. Был он в штатском, а на лицо – вылитый Алекс–Еско фон Шеель. Я с интересом наблюдал за ним в зеркальце заднего обзора. Когда боров проходил мимо, «близнец» приподнял в знак приветствия шляпу и доброжелательно напомнил.

— Две недели.

Несколько мгновений Ротте стоял как вкопанный, потом медленно повернулся и вернулся назад.

Плюхнулся на переднее сидение и спросил.

— Кто это?

— Вы о ком?

Штурмбанфюрер кивком указал назад.

— На той скамейке… – и тут же замер!

— Что на той скамейке? – спросил я. – Там никого нет.

Первый сумел ловко исчезнуть Этот трюк мы репетировали долго, полагая, что легче всего взять Ротте на его любимом увлечении – на мистике. Трущев в спецсообщении не исключал, что боров, каким мы теперь его знаем, попробует воспользоваться шантажом, поэтому необходимо сразу вышибить его из седла.

Нам это было раз плюнуть.

Мы решили – пусть богослов от СС лично полюбуются, на какие проделки способен его заимодавец и так ли он прост, как кажется. Этот ход – внезапно появляться и так же мгновенно исчезать – Трущев выудил из книги какого‑то скончавшегося перед войной писателя, склонного мистически оценивать вполне реальные и конечные вещи. Фамилия его, кажется, Булдаков или Булгаков.

Не помню.

Я не стал уточнять. История брала меня в такой оборот, что каждое лишнее слово, тем более поспешное восклицание, могло спугнуть тайну. Потом ищи ее, свищи.