Виталий Гладкий - Чужая игра

— Дерьмо! — выругался Акула. — Вот ведь жизнь пошла…

— Ага, — подтвердил Волкодав. — Не знаешь, кого бить, а перед кем расшаркиваться.

— А что будет с опытно-экспериментальным заводом? — спросил майор.

— Пустят с молотка, — ответил Волкодав.

— Продадут зарубежным фирмам?

— Надеюсь, что нет. Хотя… Кто знает, как оно на самом деле обернется…

— Абросимова и Ливенцова нашли? — Я, наконец, отважился задать наболевший вопрос.

— Конечно… — Волкодав криво осклабился. — Суки! Они думали, что их спасут покровители. У шефа такие номера не проходят.

— Они тоже из вашей системы?

— К сожалению, да. Только служили они в другом подразделении. Увы, и у нас дерьмецо иногда всплывает…

— Зачем меня внедрили в охрану банка?

— Это длинная история. Скажу только, что тебя просто подставили. Чтобы скомпрометировать шефа. Как же — бывший наемный убийца, завербованный лично шефом для выполнения кое-каких заданий… Кандидатура вполне подходящая. Для подковерной схватки наших толстозадых лампасников. Полковника хотели сбросить под копыта, чтобы от него и воспоминаний не осталось. Однако ошибка вышла. Кстати, именно благодаря тебе, Ерш. Шеф велел низко кланяться.

— Минуту…

Майор смотрел на меня расширенными от удивления глазами.

— Мне кажется, я тебя узнал… Ей-богу узнал. Не может быть! Карасев?! Ты?! Тебя ведь…

— Ни фига подобного, — торжествующе заржал Волкодав. — Такие парни ни в воде не тонут, ни в огне не горят. Однако запомни, майор, — ты никого не видел и ничего не знаешь. Кстати, скажи спасибо мне, что ты здесь сидишь и даже водку с нами пьешь. Я поручился за тебя головой. Нравишься ты мне, майор. Иначе могли быть большие неприятности. Для тебя. Ты стал, дружище, секретоносителем высшей категории. Объяснять, что это такое, не нужно? Нет? Я так и думал. Хочешь дожить до старости — держи язык за зубами. А что касается Карасева, так это, между прочим, он тебя спас от смерти, когда «быки» твои кости ломали. Я ему только помогал. Так-то.

— Ничего не понимаю…

— Тяпни еще стаканчик для просветления мозгов. Давайте выпьем за нашу дружбу. Пусть мы разные и грехов у каждого не перечесть, но отбросим предрассудки и поднимем стаканы за главное, что у нас еще осталось, — совесть. Слава богу, мы до сих пор не успели ее посеять, как некоторые… Эй, погодите, черт возьми! Пьем за дружбу, а ведь мы толком не знакомы друг с другом! Максим… — Волкодав церемонно склонил голову.

— Николай… — осклабился Акула.

— Сергей… — выдавил из себя все еще изумленный до крайности майор.

— Андрей… — назвался и я.

Мы в полной тишине чокнулись и выпили.

Странная штука жизнь…

Наконец подоспели и шашлыки. Мы жевали в каком-то блаженном состоянии, наслаждаясь таким редким для нас покоем и умиротворенностью.

Я обратил внимание, что Волкодав смотрит на меня, будто провинившийся. В ответ на мой вопросительный взгляд он тяжело вздохнул и промолвил:

— Мне не хотелось бы тебя сейчас огорчать, но я должен объяснить…

— Ты хочешь сказать… что в спецзоне меня никто не ждет? — Эти слова мне дались очень тяжело. — Что женщина — не моя жена, а мальчишка — не мой сын?

— Тебе уже известно?! — воскликнул Волкодав.

— Я просто все вспомнил.

— Пользуясь твоей амнезией, они подставили нашу внештатную сотрудницу и пацанчика, взятого на время из детского дома. Короче — накололи тебя, как захотели. Сволота!

— Что было, того не вернешь… Жалко только мальчишку. Бедняга…

— Твою семью мы так и не нашли. Извини, брат.

— Это моя личная проблема. Я их все равно найду…

У костра сидел не я, а совсем другой человек — мой двойник.

Он машинально жевал, отвечал на вопросы, время от времени менял позу, морщился от очередной дозы спиртного и занюхивал шибающий в ноздри водочный дух хлебной коркой.

Двойник ощущал холод снега и животворное тепло почти бездымно горящих поленьев. Ему приятно было созерцать и заснеженные сосны, и солнечные лучи, высекающие алмазный блеск из голубоватой спины сугроба, и россыпь заячьих следов возле кустарника.

И он тщательно прятал от нескромных взглядов страшное, бездушное чудовище, на время изгнанное из телесной оболочки и притаившееся в лесной чаще, возможно, под корнями вывороченного бурей лесного старца.

Иногда его стальная воля ослабевала, измученная, окостеневшая душа приоткрывала створки, и тогда чудовище, злобно кривляясь и коварно хихикая, устремлялось в образовавшуюся брешь, чтобы снова угнездиться в пустой и гулкой черепной коробке, где, казалось, все еще трещали электрические разряды.