Анатолий Афанасьев - Мимо денег

— Откуда? У меня нет телефона.

— Теперь будет… — из той же сумочки Варвара достала мобильную трубку последнего образца. — Прошу, сударь.

Сидоркин поблагодарил искренне. Телефончик безусловно пригодится. Варвара наблюдала с коварной улыбкой, но он вдруг остро ощутил, что разговаривать им не о чем. Финита ля комедиа. Женщина мгновенно уловила идущий от него холодок, но с присущей ей самоуверенностью отнесла это на счет его физической немощи. Скорее всего она права. Неловкое молчание, возникшее между ними, как трясинка, нарушило появление медсестры Даши, которая влетела с заранее наполненным шприцем. Увидев посетительницу, затянутую в шелка и благоухающую Парижем, оценив ее точным, прицельным взглядом, девушка в растерянности замерла. «Ах вот оно что!» — прочитал Сидоркин на светлоглазом личике. В голове мелькнула забавная мысль: если бы пришлось выбирать их этих милых созданий, кого взять с собой на необитаемый остров, он, не задумываясь, остановился бы на длинноногой простушке.

— Процедуры, — извинился перед Варварой. — Искололи, как ежика. Помереть спокойно не дадут. В заметке же сказано: в безнадежном состоянии.

— Подожду за дверью, — по медсестре Варвара Максимовна скользнула взглядом, как по пустому месту, — раз уж ты такой стеснительный, Тошенька.

— Я не стеснительный, — надулся Сидоркин. — И ждать не надо.

— Что?!

— В том смысле, лучше завтра приходи. Или через недельку. Когда малость окрепну.

Варвара наклонилась и поцеловала его в губы. Поцелуй следовало заснять на пленку и показывать школьникам, обучающимся по американской программе планирования семьи, как образец безопасного секса. Он длился минут пять. И еще столько же Сидоркин приходил в себя, не мог отдышаться.

— Выздоравливай, дорогой, — ехидно попрощалась Варвара. — Скоро будешь востребован целиком. Раньше чем через неделю.

Когда она ушла, Даша наивно спросила:

— Твоя мама, Антон?

— С чего ты взяла?

— Ей уже, наверное, за пятьдесят.

Сидоркин обиделся за возлюбленную.

— Ты даешь, Дарья! Ей тридцать с хвостиком.

— Она тебя обманула, — уверенно заявила медсестра. — Хотя, конечно, после двух-трех подтяжек… Хирургическая косметика творит чудеса.

— Тебе-то какое дело? — вспылил Сидоркин. — Ревнуешь, что ли?

— Повернитесь на живот, больной.

Иглу всадила так, что у Сидоркина отозвалось в затылке. Но он не пикнул: разве это боль по сравнению с побоями вампира…

— Вот что, Дарья, — сказал, вернувшись в сидячее положение. — Напрасно ты психуешь. Эта женщина между нами не стоит. Нас разделяет совсем другое.

— Что же нас разделяет?

— Отношение к человеческой личности. Ты очень безжалостная. Из-за ревности готова убить. Ты же не испанка, в конце концов. Даже если между нами что-то было, ведь это еще до нашей с тобой встречи. Не могу же я сказать «проваливай», когда она подарила мне «мобильник».

— Вы думаете, очень остроумный, да? А мне вообще неинтересно слушать, если хотите знать.

Увлекшись разговором, девушка забыла о бдительности, так что Сидоркину удалось, изловчившись, ухватить ее за халат. Они начали весело барахтаться, но у майора от резкого движения что-то хрустнуло в позвоночнике и левая рука отнялась.

— Я еще не совсем здоров, — признал с сожалением. — Но погоди, красавица, все равно никуда не денешься.

— Еще чего! — фыркнула медсестра, с достоинством поправляя ворот распахнувшегося халата. — Я могу быть с мужчиной только по любви.

— Я сам такой же, — обрадовался Сидоркин. — С какой-нибудь страхолюдиной, от которой рыбой воняет, нипочем в постель не лягу.

…Поздно ночью, чувствуя, что не может бороться со сном, он попробовал установить закономерность, которая привела ко встрече с Големом, но ее не было. Детство, отрочество, служба в армии, юридический факультет… Он одерживал маленькие победы и совершал ошибки, спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше, подобно миллионам других людей, живущих ныне и оставшихся в далеком прошлом. Наверное, в человеческой жизни, в ее содержании мало что изменялось с течением столетий. Он был счастлив оттого, что однажды родился на свет. Увлекался женщинами, не изменял друзьям, враждовал с теми, кого считал подонками, но никогда ни к кому не испытывал такой сокрушительной ненависти, которая сейчас сжигала его сердце. Ему становилось худо от одной мысли, что подлый волосатик, оборотень, исчадие ада, глиняный Голем, повадившийся к нему во сне, способен уклониться от реальной схватки. Если так случится, думал Сидоркин, то нет правды на земле.