Александр Тамоников - Детонатор

После этого признания Красоткину потребовалось сделать несколько жадных глотков виски. Отставив пустую бутылку, он сел на кровать. Карина несильно толкнула его в грудь, опрокидывая на спину, деловито расстегнула ему «молнию» на брюках, протянула маленький пакетик:

— Держи резинку. Хочешь, сама надену?

Все прошло быстро и беспорядочно. То, что Красоткин испытал, нельзя было назвать бурным наслаждением. Он посмотрел на оседлавшую его проститутку. Глаза у нее были почти бесцветные, водянистые. Все остальное лицо представляло собой косметическую палитру.

Красоткин зажмурился. Некстати вспомнилась жена, а именно как впервые уложил он ее на брачное ложе. Он до сих пор отчетливо помнил ту ночь. Ночь, совершенно непохожую на эту. Потому что женщина была совершенно другая.

Красоткин открыл глаза. Они были красноречивее любых слов. Самодовольная улыбка сползла с губ Карины.

— Не понравилось? — глупо спросила она и не менее глупо захлопала ресницами.

— Убирайся, — процедил Красоткин.

Рот Карины вобрал глоток воздуха и поспешно захлопнулся. Она вдруг поняла, что находится в компании психа, может быть, буйного. Главное — не разозлить его. Не вывести из себя. С сумасшедшими следует вести себя очень осторожно. От них можно многого добиться, если разговаривать с ними ласково, как с детьми…

— Сейчас я уйду, — сказала Карина, слезая с кровати. — Но вы ведь мне заплатите, правда?

Обмотавшись покрывалом, Красоткин встал, пошарил в карманах и протянул несколько сотенных купюр.

— Возьми, — сказал он, нетерпеливо дернув рукой. — И уходи, уходи.

Возможно, Карина немного заразилась безумием от этого человека. Потому что никто ее за язык не дергал, а она сказала:

— Здесь много.

И спрятала руки за спину.

— Бери-бери. — Он снова тряхнул деньгами. — Мне деньги больше не нужны.

— Почему? — спросила Карина.

— Тебя это не касается. Бери и уходи.

Казалось, в уголках его глаз блеснули слезы, но скорее всего — нет. Карина поспешно схватила доллары и стала одеваться.

— Чудной вы, — пробормотала она, затягивая поясок на талии. — Впервые вижу мужика, которому деньги не нужны.

Ее клиент улыбнулся жутковатой улыбкой и произнес:

— Деньги мне не нужны, потому что меня больше нет. Я умер.

— Как же умерли, если вы живой, только немного пьяный?

— Пьяный я не немного, а очень. Потому что иначе не получится. Струшу. Не получился из меня предатель.

Когда он засмеялся, с трудом выталкивая из глотки сухие, каркающие звуки, Карина отпрянула и опрометью выбежала из комнаты. Из-за захлопнувшейся двери все звучал этот пугающий смех, поэтому она старалась как можно громче топать каблуками, чтобы поскорее заглушить его.

Красоткин проснулся среди ночи в ярко освещенном гостиничном номере, провел рукой по лицу и с удивлением обнаружил, что глаза его мокры от слез. Надо же! Он и в детстве никогда не плакал, если верить воспоминаниям. Страстно хотелось помолиться, но он посчитал, что не вправе делать это, а потому просто встал, хлебнул обжигающего виски и подошел к окну.

Москва полыхала огнями, но все равно была погружена во мрак. Отражение освещенной комнаты не заслоняло собой ночь, а лишь подчеркивало ее давление снаружи. Оконные стекла казались ненадежной преградой между светом и тьмой, грозящей хлынуть в отель и разом затопить его, как бездна поглощает затонувшие корабли.

Красоткин уткнулся лбом в холодное стекло. Это было приятное ощущение. И главное, теперь он не видел себя. Как будто его не было. Как будто его УЖЕ не было. И ведь не будет, а?

Леденящий страх дохнул в затылок, взъерошив волосы и наполнив уши слабым звоном. Показалось, что за спиной кто-то есть. Не просто КТО-ТО, а Смерть, готовая похлопать Красоткина по плечу: «Эй… Эй! Я здесь». Очень хотелось обернуться, однако это невозможно было сделать. Поскорей бы опьянеть.

Красоткин опять приложился к бутылке, а потом минут пять преодолевал рвотные спазмы, кривляясь, как безумный паяц. Зато в голове зашумело, зрение смягчилось и стало расплывчатым. Лишь тогда Красоткин повернулся назад и настороженно оглядел пустой номер, постепенно убеждаясь, что за спиной никого нет. Присел на подоконник и замер, прислушиваясь к тишине и своим ощущениям.

Было гадко. Было жутко. Было тревожно. Красоткин понимал, что отныне это может стать его обычным состоянием. Издерганный, жалкий, несчастный, он будет ждать, когда его арестуют, — ждать каждый день, каждый час, вздрагивая от каждого звонка или шума подъезжающей машины. И однажды это случится. И выведут его из дома, а он, криво улыбаясь, скажет родным, чтобы не волновались: мол, это ошибка, я скоро вернусь.