Андрей Таманцев - Псы господни

— Вон ваши стюардессы, — обратил их внимание Пастухов.

По грузовому трапу тяжело поднимались два солдатика в грязных робах. Они тащили два военных термоса и плотно набитый чем-то пакет. Опустив все это рядом с пассажирами, они козырнули, и старший доложил, обращаясь к Дудчику — единственному среди пассажиров человеку в военной форме:

— Завтрак, товарищ майор. Разрешите идти? Дудчик, будто проснувшись, открыл глаза и мутно посмотрел на солдат:

— Идите, защитники.

Горячая еда была очень кстати, потому что за время гонок по бездорожью все они питались от случая к случаю и только консервами. Поэтому сразу закипела бодрая работа ложками, которых оказалось ровно столько, чтобы хватило на всех. Это показывало класс выучки полковника Потебни: не забыл, отдавая приказание, точно назвать количество едоков.

— Послушай меня, Пастух, — сказал Амир, доедая гречневую кашу с бараниной. — Обрати внимание на Дудчика. Мне не нравится, как он себя ведет. От него могут быть хлопоты.

— Он просто объелся гашиша, — высказал мнение Пастухов.

— Нет, он перестал видеть свое будущее. Прикажи людям, которые будут дежурить, чтобы смотрели за ним внимательно. В таком состоянии человек делает странные поступки — во вред себе и всем.

— Дать ему еще гашиша и связать, — предложил Возех сквозь набитый рот.

— Не надо, будут трудности в Москве, — отверг эту идею Амир. — Он не сможет идти и говорить.

— Не надо, ничего не надо, — повторил Дудчик, как во сне.

Майора не покидало чувство, что жизнь его закончилась еще там, в Душанбе, когда он позабыл уничтожить листок в нагрудном кармане, а потом не смог избавиться от него в машине, а потом оказался в комнате, наполненной врагами. Это было такое же чувство, которое возникло тогда, на перевале, когда Возех убивал его друзей.

Казалось, он должен был бы исчезнуть с лица земли, когда его прекратили пытать, а он все еще жил, существовал. Под воздействием гашиша, делавшим тело бесплотным, ему казалось, что он давно умер и парит где-то в вышине. Но, открыв глаза, он понимал, что еще жив и снова видит все те же ненавистные лица...

Амир был прав, у него действительно появилось зыбкое и неопределенное желание сделать что-нибудь — пусть бессмысленное, но изменившее бы это существование среди врагов. Он тягуче размышлял: что?

Попытаться сдаться властям? Это было невыполнимо.

Обратиться к Пастуху и объяснить ему, почему он оказался так нужен и опасен Амиру? Но что, если это приведет к новым допросам и пыткам?

Может, попробовать умереть? Но разве смерть спасет его дочь и брата от уготованной им участи? Кроме того, самоубийство потребует от него проявления активности, мужества, а ничего этого сейчас у него катастрофически не было...

Понадеяться на то, что действительно эта мутная волна вынесет их с братом за границу, даст им желанный покой? Но это — явно детские мечты, поддерживаемые только какой-то магической, завораживающей силой тугих денежных пачек за пазухой, которые могут в любую минуту без труда отобрать назад. Надо, пока не отобрали, просто раскидать их на какой-нибудь улице в Москве и смотреть, как люди ловят эти блекло-зеленые бумажки с чужим лицом.

А пока принять еще один комочек из коробочки и забыться хоть на минуту сном и отсутствием всяких желаний.

Он раздавил языком на небе новый маслянистый катышек с терпким вкусом.

— Совсем «обмерз», — сказал Возех, толкнув Дудчика ногой. — Ничего он не сделает.

Полковник Мирзоев читал два донесения, присланных из Душанбе.

Первое пришло еще трое суток назад. Оно не слишком насторожило старого полковника — скорее, порадовало, потому что его племяннику выпал случай попасть на заметку. Контакты заштатного майора с неким англичанином не были чем-то из ряда вон выходящим. Однако звучало громко: завербован английской разведкой.

Одному срок, другому депортация, а мальчику — очередное звание, премия.

К сожалению, дела у душанбинского «предателя», судя по всему, шли не блестяще — вряд ли он вообще был нужен МИ-6. Поэтому полковник Мирзоев принял рутинные меры: зарегистрировал донесение, завел персональное дело, послал запрос и по личности Дудчика, и по личности Нейла Янга. Следовало подождать хоть каких-нибудь результатов.

Племяннику он послал требование немедленно прислать расшифровку разговора двух фигурантов дела и копию кассеты с записью.

Но вот через три дня пришло второе донесение. Полковник взглянул на дату отправления и вскипел от бешенства. Он громовым голосом потребовал ответственного из технического отдела: