Николай Чергинец - Русское братство

Степаненко стал вспоминать, какие у зэков есть способы попасть в санчасть? Пить йод? Ложку глотать? Симулировать высокое давление, эпилептический припадок? Неужели пробил час таким образом насиловать свой собственный организм?

Максим вновь и вновь читал «маляву»; до головной боли раздумывал, предполагая самые фантастические варианты, чтобы ответить на один вопрос: что могла значить эта записка? В одном он не сомневался — с ним начинается новая игра.

Неужели это предложение побега? А если с ним решено покончить?! Допустим, он попадает в санчасть. Там ему создадут условия для следующего шага. Повезут, скажем, на обследование в какую-нибудь городскую больницу. Оставят в автозаке дверь отрытой. И что дальше? Пуля между лопаток при попытке к побегу… Или «напал на конвоира и тот, в целях самозащиты, произведя два или три предупредительных выстрела, открыл огонь на поражение?!»

А вдруг это подали знак истинные друзья? Тогда кто?! Олег Евстигнеев? Ира? Селезнев? В принципе, из этой троицы только журналист смог бы проявить инициативу, чтобы организовать побег. Смелости и смекалки для подобной акции у него хватило бы. Но откуда вечно занятый журналист узнал, что он, Максим Степаненко, томится в Арсеньевском СИЗО?

Может, ему сообщила об этом Колешко Ира? Нет, она мать двоих детей, она не станет рисковать ничем, да и не нужно ей этого делать.

Степаненко подходил на цыпочках к металлической двери и часами подслушивал, о чем говорят контролеры в коридоре. Те говорили о всякой чепухе, и лишь однажды он услышал: один из контролеров сообщил другому о том, что в СИЗО один из подследственных «сыграл в ящик» от чахотки.

В один из особо тоскливых дней в камеру неожиданно вошел невысокий мужчина в белом, хорошо выглаженном халате и, фонендоскопом на груди.

— Вы Потапов? — спросил он.

— Потапов-то Потапов, — сказал Максим, — а что толку?

— Вижу, у вас философское настроение. А ну-ка расшторьте грудь…

Поприжимав хромированное зеркальце фонендоскопа к груди, затем к спине, врач проговорил:

— Да, батенька, поздравляю. У вас туберкулез, и туберкулез хороший.

— Откуда? — уставился на врача Степаненко.

— Отсюда, — врач указал на пол. — В СИЗО семьдесят процентов туберкулезников. Это среди тех, кого годами мурыжат под следствием. У вас температура по утрам бывает? Или вечером?

— Вроде бы нет.

— Скоро будет. Надо будет вас щелкнуть на флюорографе.

Несколько дней спустя Максима Степаненко без дополнительных объяснений перевели в санчасть.

Санчасть располагалась в более светлом, не-соразмеримо просторном помещении. В нем размещалось восемь коек в один этаж. На половине из них лежали обтянутые кожей скелеты с большими, как у дистрофичных африканских детей глазами.

«Доходяги? — мелькнула мысль. — Туберкулезники, что ли?

Возле зарешеченного окна сидел, скрючившись, еще один больной, если судить по его страдальческому лицу. Зато в углу, возле пустой койки, видимо, предназначавшейся для его персоны, на двух койках возлегали какие-то небритые довольно откормленные типы. Они были отгорожены от остальных больных старым больничным фикусом с обгрызенными, жесткими листьями.

Степаненко улегся на свою койку, стал незаметно рассматривать своих новых соседей. Один был темноволосый, курчавый, невысокого роста, с темными глубоко посаженными глазами на загорелом лице. Когда он улыбался, обнаруживалось отсутствие зуба в углу рта. Второй был блондин, выше ростом и шире в плечах. Загорелые лица, чистая одежда этих больных вызывали смутную тревогу.

«Кто они? Нет, ты стал слишком подозрительным, — мелькнула мысль. — Это обыкновенные криминальники: убийство, грабеж, разбой, мошенничество и нежелание томиться в душных, накуренных камерах, где спать приходилось по очереди. Да, собственно, и здоровье подводит. Это только внешне они мордовороты, а у каждого какой-нибудь гастрит, язва, нефрит… Уже в таком возрасте…»

Степаненко отвернулся к стене. Его стала угнетать мысль, что он уже, если верить доктору, туберкулезный… Интересно, сколько можно протянуть без соответствующего лечения? Ему почему-то пришло на ум, что где-то на свободе гуляла Ира со своим детьми, в перерывах между работой и пьянкой Олег Евстигнеев бездумно бродил по вечерней Москве, заходил в кафетерии, ел мороженое с лимонным сиропом. Степаненко почему-то нестерпимо захотелось с лимонным…

— Эй, кореш, — сосед потрогал его за плечо. — Ты чего все молчишь?