– Ты это серьезно? – перебила она. – Может, ты думаешь, я поверю, будто все, что ты говоришь, достаточная причина, чтобы сдать меня...
– Дослушай, а потом и говори. Четвертое: отпустить тебя я могу, только отправившись вместе с остальными на виселицу. Дальше. У меня нет оснований доверять тебе, но допустим, я тебе доверился и сумел как-то выпутаться из этой истории – в этом случае я всю жизнь у тебя на крючке, и ты сможешь дергать за веревочку, когда захочешь. Это уже пятое. Шестое состоит в том, что, поскольку я тоже кое-что знаю о тебе, у меня нет гарантии, что тебе однажды не захочется продырявить и меня. Седьмое: мне даже и думать противно, что у тебя есть шанс – пусть даже и один из ста – обвести меня вокруг пальца. И восьмое – впрочем, хватит. И все это на одной чаше весов. Может, некоторые из соображений не очень серьезные. Не буду спорить. Но, посуди сама, сколько их! А что можно положить на другую чашу? Только то, что, может быть, ты любишь меня, а я, может быть, люблю тебя.
– Ты ведь наверняка знаешь, – прошептала она, – любишь меня или нет.
– Не знаю. Потерять от тебя голову немудрено. – Он жадно осмотрел ее с головы до ног и с ног до головы. – Но я не знаю, что такое любовь. И не уверен, что это знает кто-нибудь вообще. Но предположим, я знаю, что люблю тебя. Что с того? Через месяц все может кончиться. Со мной такое уже бывало раньше... и быстро кончалось. Что тогда? Тогда я буду думать, что ты обвела меня вокруг пальца. А если я отпущу тебя и попаду в тюрьму, то уж точно буду считать себя последним идиотом. А если я сдам тебя в полицию, то жалеть, конечно, буду чертовски... мне предстоят невеселые ночи... но это пройдет. Слушай. – Он взял ее за плечи, она выгнулась, и он склонился над ней. – Если тебя все это не убеждает, плюнь, а решим мы так: я не стану с тобой спать как раз потому, что все во мне хочет... хочет послать к дьяволу все последствия и сделать это... и еще потому... черт бы тебя подрал... что ты рассчитывала на свои чары, общаясь со мной, как и со всеми другими. – Он отпустил ее плечи, и руки его плетьми повисли вдоль тела.
Она взяла его лицо в свои ладони и снова притянула его к себе.
– Посмотри мне в глаза и скажи правду. Решился бы ты сотворить со мной такое, если бы сокол оказался настоящим и тебе выплатили твою долю?
– Какая сейчас разница? Не думай, что я такой продажный, каким хочу казаться. Такая репутация выгодна для дела – платят больше и легче общаться с противником.
Она продолжала молча смотреть на него.
Он слегка повел плечами и сказал:
– Что ж, куча денег была бы дополнительным грузом на другой чаше весов.
Она приблизила к нему свое лицо. Губы ее чувственно приоткрылись. Она прошептала:
– Если бы ты любил меня, на другой чаше весов больше бы ничего не требовалось.
Спейд сжал зубы и произнес сквозь них:
– Мной ты вертеть не будешь.
Она поцеловала его в губы, обняла, прильнула к нему всем телом. Когда в дверь позвонили, она была в его объятиях.
Обнимая Бриджид О'Шонесси левой рукой, Спейд открыл входную дверь. За дверью стояли лейтенант Данди, сержант Том Полхаус и еще два детектива.
Спейд сказал:
–Привет, Том. Взяли голубчиков?
– Взяли, – сказал Полхаус.
– Прекрасно. Заходите. А вот и еще одна пташка для вас. – Спейд подтолкнул девушку вперед. – Она убила Майлза. Есть у меня, кроме того, и кое-какие вещички – пистолеты мальчишки, пистолет Кэйро, черная статуэтка, из-за которой все и заварилось, а также банкнота в тысячу долларов, которой хотели подкупить меня. – Он посмотрел на Данди, нахмурился, наклонился вперед, чтобы заглянуть ему в лицо, и рассмеялся. – Что, черт возьми, стряслось с твоим приятелем, Том? На нем лица нет. – Спейд снова засмеялся. – Голову даю на отсечение, что, выслушав Гутмана, он решил, что наконец-таки взял меня за жабры.
– Перестань, Сэм, – проворчал Том. – Мы и не думали...
– Черта с два вы не думали, – сказал Спейд весело. – Ты-то, конечно, понимал, что я водил Гутмана за нос, а он шел сюда, облизываясь, и предвкушал, как будет вязать меня.
– Перестань, – снова поворчал Том, искоса поглядывая на своего начальника. – Нам все рассказал Кэйро. Гутман мертв. Когда мы приехали, мальчишка заканчивал дырявить его пулями.
– Это следовало ожидать, – кивнул Спейд.
Когда в понедельник утром, в начале десятого, Спейд вошел в свой кабинет, Эффи Перин бросила газету и поспешно вскочила с его кресла.
Он сказал:
– Доброе утро, ангел мой.
– То... что газеты пишут... правда? – спросила она.
Читать дальше