Стивен Хантер - Жарким кровавым летом

Эрл вспомнил себя мальчиком лет двенадцати. В доме, очень большом и темном, вся мебель была антиквариатом, оставшимся с прошлого столетия. Если отец бывал дома, дом предупреждал об этом Эрла: здесь, в самом центре вселенной, возникала некая напряженность. Отец мог не быть сердитым в тот день, мог просто пребывать в отстраненном и отчужденном состоянии, но опасность, которой была чревата его вспыльчивость, все равно насыщала эти комнаты и коридоры, подобно какому-то пару, летучему и раздражающему нервы, ожидающему только искры, чтобы испепелить все вокруг.

Или же отец пил. Он пил главным образом в уик-энды, но иногда, по неизвестным причинам, он мог пить и ночью, и спиртное развязывало ему язык и позволяло его демонам вырваться на свободу. Он мог ударить тебя, мог и не ударить, но в любом случае это был не просто удар: отец должен был нависнуть над тобой, как какой-то жеребец или разъяренный бык. Он должен был доминировать над тобой. Он должен был сделать так, чтобы ты не смел даже дышать.

«Что ты уставился, черт возьми! — спрашивал он. — Что-то с тобой не то, парень. Ты что, девчонка? Ишь, уставился! Я отучу тебя пялиться, погань малолетняя!»

«Чарльз, мальчик не хотел ничего плохого».

«В моем доме никто не смеет пялить на меня глаза. Это мой дом. Вы все живете здесь только потому, что я вам позволяю. Я здесь устанавливаю правила. Я всех кормлю, я плачу прислуге, я охраняю закон в этом округе, я устанавливаю правила».

Эрл шел из комнаты в комнату. Все они были почти пусты, но память сразу же наполняла их обстановкой. Он помнил все, помнил точно: где стоял диван, какого размера и формы был стол в столовой, где и в каком порядке висели старые потемневшие портреты Суэггеров, живших в давние годы и в других местах.

«Стоп, дружище, — посоветовал он себе. — Не позволяй ненависти затуманить рассудок».

Он решил испробовать другой подход. «Если ты пытаешься понять своего отца, то не думай о том, что его злило, потому что его злило все. Думай о том, что делало его счастливым».

Он попытался вспомнить своего отца счастливым. А бывал ли его отец когда-нибудь счастлив? Доводилось ли его отцу когда-нибудь улыбаться?

Эрл никак не мог вспомнить такого случая, но очень скоро понял, что быть занятым, пребывать в том состоянии, когда демоны хоть ненадолго оказываются подавлены работой ума... Да, вот что могло быть самым близким к счастью состоянием, какое Чарльз Суэггер, шериф округа Полк, когда-либо испытывал.

Теперь Эрл знал, куда ему нужно идти.

Не в кухню, спальню или подвал и не наверх, где спали сыновья, а через весь дом, в охотничью комнату его отца.

Она была святилищем его отца. Она была тем местом, где отец отрешался от действительности. Это был священный храм... неизвестно чего. Кто мог это знать? Кто мог сказать?

Эрл открыл дверь. Уезжая отсюда после смерти мужа, мать оставила комнату почти нетронутой. Оружие, конечно, исчезло — вероятно, было распродано, и застекленного шкафа тоже не стало. Эрл не забыл, как ребенком стоял перед ним; вообще-то все малочисленные приятные воспоминания из его общения с отцом (вряд ли таких набралось больше двух-трех) были связаны с оружием, которое стояло за запертой застекленной дверцей. У старика имелось несколько отличных ружей: прежде всего, конечно, «винчестеры», темные и маслянистые, уложенные в футляры из идеально отполированного мягкого дерева, «хам-уолл» калибра 0,45-120 дюйма, пара ружей с продольно-скользящими затворами, одно образца 1873 года, раздобытое невесть где году в девяносто втором, и карабин 1895 года, и другие, таких калибров, для которых уже тогда нигде и ни за какие деньги нельзя было достать патроны, например «зиппер» калибров 0,40-72 и 0,219 и очень красивое старое ружье образца 1886 года калибра 0,40-65. У отца имелась также пара небольших самозарядных ружей калибра 0,401. Были у него три дробовика на гусей во время осеннего перелета и еще одно ружье с затвором — «спринг-филд-03», блестящее и красивое, которое отец использовал только для стрельбы по мишеням. К оружию они относились с величайшим почтением. Если отец был в хорошем настроении — такое случалось, хотя и очень редко, — он мог разрешить тебе прикоснуться к ружьям. Но их здесь не осталось. Как и письменного стола, множества книг об охоте, по снаряжению патронов и баллистике, шкафчика для спиртного, где хранилась всегда остававшаяся полной бутылка волшебной янтарной жидкости. Как и карты округа Полк, за которой отец внимательно следил и в которую много лет втыкал булавки разных цветов: желтые обозначали убитых оленей, красные — кабанов, черные — медведей, так что в конце концов карта превратилась в пестрый гобелен, раскрашенный множеством крохотных точек, каждая из которых напоминала об удачном выстреле. На стене остался невыгоревший прямоугольник там, где на протяжении долгих лет висела карта. Теперь там была одна лишь пустота.