Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»

Клейн замолчал и крепко потер лицо ладонями.

— Как ее звали? — поинтересовалась Девлин.

Клейн, не отнимая рук от лица, ответил:

— Я не особо старался запомнить ее имя. — К горлу подступил комок, он опустил руки, но не повернулся. — Если изнасилование предполагает использование полового акта для причинения партнеру боли, значит, я насиловал ее неоднократно. Но не реже и не меньше, чем она меня…

— Иногда грань, отделяющая любовь от ненависти, достаточно тонка, — заметила Девлин.

Клейн промолчал.

— Чтобы причинять такую боль, надо очень сильно любить друг друга. Во всяком случае, некоторое время.

— Ага, — согласился Клейн. — „Небеса глядят без гнева, как любовь перерастает в злость“ и все такое прочее. Мы оба виноваты.

Он повернулся и посмотрел в лицо Девлин, смутно выступавшее в свете свечей. Казалось, оно посерело от переживания.

— Ты не опротестовывал приговор? — спросила Девлин. — Она не передумала даже после твоего заключения в тюрьму?

Клейн улыбнулся так, что Девлин побледнела еще сильнее.

— Может, со временем она бы так и поступила, но спустя неделю после суда взяла и поставила себе капельницу инсулина.

Девлин поежилась.

— К тому времени как ее нашли, мозг несчастной был мертв. Спустя неделю консилиум врачей решил отключить аппарат искусственного дыхания…

В комнате стало тихо. Девлин присела на краешек кровати. Затем она подняла голову и открыла было рот, но Клейн не дал ей вымолвить ни слова.

— Не надо ничего говорить, — сказал он. — И не надо меня жалеть. Я заслужил свой каждый день здесь. В „Речке“ нет невиновных. Так или иначе все мы хотели в ней оказаться.

Клейн откинулся к стене, следя за чистым и спокойным, как глаза Генри Эбботта, пламенем свечи и чувствуя, что впервые с того момента, как врачи отключили аппарат искусственного дыхания, он вспоминает о прошлом без злости — только с горечью ожесточения; в его душе воцарился мир. Он вспомнил и о Генри, и о том, нашел ли тот свое последнее успокоение, покачиваясь лицом вниз в зловонной воде „Зеленой Речки“. Затем он снова вернулся мыслями к Девлин и прикинул, насколько велика вероятность того, что все они, чистые и нечистые, к утру вернутся в тот первозданный хаос, из которого когда-то вышли. Он взглянул на затылок Девлин.

— А мы еще верили в то, что являемся венцом творения, — сказал он.

Девлин, ни слова не говоря, положила голову ему на колени. Кончиками пальцев легонько пробежалась по порезам на его голени. Боль успокаивала. От тяжести головы девушки к Клейну вернулась эрекция, это тоже умиротворяло. В конце концов, возможно, это именно то немногое, из-за чего стоило жить. Интересно, подумал Клейн, если ничто не может сравниться с силой, которая превращает любовь в ненависть, то что же сказать об обратном процессе? Неожиданно Клейн обнаружил, что не испытывает ни умиротворения, ни ненависти, и от этого ему стало не по себе: он испугался и почувствовал себя покинутым.

А потом Девлин сделала то единственное, что поддержало его. Если бы этого не произошло, он так бы никогда и не узнал об этом, и как только она поняла, что это именно то, что нужно?..

Она просунула руку под полотенце и положила ладонь на член Клейна.

Рей погладил ее по голове, и короткие мягкие волоски на ее шее послушно поднимались вслед его пальцам. Девушка распахнула полотенце и, взяв член в рот, ласкала рукой яички, а Клейн дрожал от нежности и не кончал, потому что это был еще не секс, и он пообещал себе не плакать и сдержал свое слово…

Девлин села и стянула блузку через голову. Ее соски отчетливо проступили сквозь тонкую ткань бюстгальтера. Она сбросила сапожки и джинсы. В одном бюстгальтере и „джи-стринг“ она встала над Клейном на колени, а он, положив свои ободранные до мяса ладони ей на попу, осознал, что только за одно это мгновение стоило умереть. Оно было самым сексуальным из всех, что ему приходилось испытывать в жизни. Он тоже встал на колени и поцеловал Девлин, чувствуя на губах горьковатый привкус сигарет. Проведя рукой вдоль ее живота, он запустил пальцы в волосы и нашарил ее клитор, подобный на ощупь мраморному шарику, перекатывающемуся в масле, а Девлин нежно покусывала его лицо и шею. Клейн осторожно опрокинул девушку на спину и, оттолкнув краешек ее узких трусиков, лизнул. Она быстро кончила, выгнувшись, словно лук; мышцы ее живота дрожали от напряжения. Рей снова прижал ее к матрасу и снова заставил ее кончить, и продолжал бы и дальше, если бы она не схватила его за член и не приказала трахнуть ее. И Клейн повиновался, скользнув мимо ее трусиков. И это не было похоже ни на „половой акт ненависти“, ни на последнее в жизни занятие любовью. Спустив с ее плеча бретельку бюстгальтера, Клейн нежно пососал сосок. Он не старался задержать свой оргазм, он просто погружался в Девлин медленными долгими движениями, и, когда наконец пришел его черед, он так и не понял, как долго все длилось, да это его и не заботило: он знал только то, что любил эту женщину, а вся ненависть, так долго копившаяся в нем, пропала. Некоторое время он неподвижно лежал на Девлин, улыбаясь при мысли о том, что при всем своем рыцарском отношении к женщине у него не хватает сил хотя бы на то, чтобы, приподняться на локтях, снять с нее часть своего веса.