Джерри Эхерн - Контракт на убийство

Тут он солгал во второй раз. Фрост не собирался убивать журналиста, как бы тот себя не повел. Но лишняя угроза не помешает, Фрост просто обязан был ее произнести. Ведь от ответа Мандефа — возможно — зависела судьба Бесс.

Капитан вздохнул, приставил один из пистолетов к голове раненого и взвел курок.

— Где Марлен Штауденбрук? — спросил он.

Прошло несколько секунд. Фрост ждал, но его вдруг насторожило какое-то странное выражение в глазах Мандефа. А в следующий миг губы турка расползлись в улыбке. Злорадной, жестокой, но все же улыбке. Не совсем типичная реакция для человека, которому угрожают смертью.

— Вы хотите меня убить? — почти весело спросил журналист. — Да, пожалуйста, я не против. Я жду смерти как избавления. Зачем, вы думаете, ко мне приставали охрану? Да чтобы я не покончил с собой! Неужели вы не понимаете, — он жестом указал на свою изувеченную ногу, — что после этого человек уже не хочет жить. Я не собираюсь до конца моих дней оставаться калекой и влачить жалкое существование. Ну, стреляйте же, я вас умоляю! Я ничего вам не скажу, ха-ха-ха! Почему же вы не стреляете?

Фрост, не мигая, смотрел на бледное, искаженное дикой гримасой лицо Мандефа. Он понял, что все пропало, и отрешенно покачал головой.

— Боже мой, — прошептали его губы.

Фрост стоял и слушал, как тикают часы. Они висели где-то на стене, он не видел их в полумраке. Он слушал, как тяжело и прерывисто дышит Мандеф. И чувствовал, как его собственный пульс стучит в ушах.

Бесс… Он должен узнать правду, должен ее найти, если она жива. А Вероника ждет в коридоре, и в любой момент ее могут обнаружить и задержать.

Внезапно Фрост ощутил, как в нем закипает злость. Злость на себя, на Мандефа, на весь свет. Да, он понимал, что в некоторых ситуациях самоубийство является единственным выходом. Например, если противник неизбежно возьмет тебя в плен и ты знаешь, что впереди ждут ужасные пытки. Тогда, конечно, следует последнюю пулю оставить себе. Но сейчас? Разве сейчас такой случай?

Фрост положил оба пистолета на кровать и выпрямился, не глядя на Мандефа.

— Моя спина была так повреждена однажды, — сказал он тихо, — что я уже думал — мне никогда не встать. Но я начал ходить и хожу сейчас.

Он помолчал немного, а потом чуть сдвинул черную повязку и взглянул на лежащего на кровати человека.

— Меня часто спрашивают, как я лишился глаза. И когда я вспоминаю об этом, то мне хочется или дико завыть, или зарыться в какую-нибудь нору, где меня никто не сможет найти. Но я не показываю этого — я весело шучу насчет своего увечья. Ну посмотри на себя, Мандеф. Да, наверное, ты будешь хромать; да, тебе еще придется вытерпеть много боли, но ты останешься в живых. Ты выиграл. Я не собирался убивать тебя, это не в моих принципах. Дружки Марлен Штауденбрук подложили бомбу в лондонском универмаге несколько месяцев назад. Женщина, на которой я собирался жениться, была там, когда раздался взрыв. Я считал ее погибшей, но недавно мой друг показал мне кольцо, которое немецкая полиция нашла на теле убитого террориста из Фронта Освобождения Фашистской Европы. Это было то самое кольцо, которое я одел ей на палец на пару минут до взрыва… И черт меня побери, Мандеф, я хочу знать, жива она или нет.

Фрост уже не владел собой. Он кричал, наклонившись над кроватью и глядя в лицо журналиста.

— Я должен это знать! Должен!

Он резко отвернулся и отошел к окну, закрытому темными шторами. Его грудь тяжело вздымалась.

— Как вас зовут? — слабым голосом спросил турок.

— Хэнк Фрост, — ответил капитан, не оборачиваясь.

— Зачем вы рассказали мне об этом?

— Я подумал, что иногда невредно понять, что у других людей тоже бывают проблемы.

— Я понимаю, вы любите эту женщину и хотите узнать ее судьбу, но ради этого вам придется спасти коммунистку.

— Коммунисты, неофашисты, — Фрост пожал плечами. — Какая разница. Все они думают только о своих идиотских убеждениях и готовы взорвать целый мир, чтобы доказать свою правоту. Чужая жизнь для них ничего не значит.

— А для вас?

— Я солдат, — ответил Фрост. — Был им и остаюсь. А солдаты никогда…

— Не убивают без крайней необходимости? — подхватил журналист. — А я в этом сомневаюсь.

Фрост криво усмехнулся.

— Да, бывает. Но если мы случайно лишим жизни невинного человека, то это не значит, что мы к этому стремились. Да, их уже не вернуть, как бы нам не хотелось, но мы знаем, что не добивались этого. Возможно, перед Богом мы все одинаковы — я, вы, Марлен Штауденбрук, но мне так не кажется. Должна быть справедливость в этом мире.