Терри Хейз - Я Пилигрим

– Это невозможно. Никому из посторонних не разрешено заходить в операционный отдел. Сотрудники сразу все поймут.

Можно подумать, что я этого не предусмотрел.

– Как вы думаете, – возразил я Бухеру, – почему я выбрал именно это время: час дня в пятницу, в самом конце недели? Сейчас все ушли на обед.

Взяв портфель, я вышел вслед за банкиром из конференц-зала и проследил, как он при помощи электронного пропуска открыл дверь во внутренние помещения.

Мы присели у терминала. С помощью дактилоскопического сканера Бухер вошел в систему и набрал номер банковского счета. И вот уже передо мной распечатка вожделенных записей: подробная информация о предположительно секретных банковских операциях Кристоса Николаидиса со ссылками на другие семейные счета.

Я долго смотрел на эти выдержки из гроссбухов коррупции и смерти. Они, безусловно, свидетельствовали о том, что Николаидисы, обладавшие почти миллиардным состоянием, были кассирами русских. Более того, как я и надеялся, документы до конца раскрывали весь механизм этих махинаций. Регулярные денежные переводы на другие счета в том же банке позволили выявить фамилии еще шести человек, которых я никак не мог заподозрить в предательстве.

Двое из них были агентами ФБР, контрразведчиками, а еще четверо – профессиональными дипломатами, работающими в посольствах США в различных странах Европы. В число этих дипломатов, между прочим, входила женщина, с которой я однажды переспал. Что будет с ними дальше? За то, что эти люди совершили, расплачиваться всегда приходится по одному тарифу. В глубине души я надеялся, что предатели найдут себе хороших адвокатов, которые выторгуют для них пожизненное заключение, если обвиняемые признают свою вину и будут сотрудничать со следствием. Почему-то обыватели считают нас железными, лишенными сердца и нервов типами, но на самом деле это не так. Поверьте, это ужасно – держать человеческие жизни на своей ладони.

Вот почему я не испытал предвкушаемого удовлетворения, когда положил добытые материалы в портфель и повернулся к Бухеру. Я пообещал банкиру, что в течение двух часов дозвонюсь до главы гонконгского «Телекома», который прикажет «техникам» удалиться. При сложившихся обстоятельствах я не счел нужным пожимать ему на прощание руку, просто встал и вышел без лишних слов. Банкир остался один: весь костюм пропитался рвотой, прижатая к груди рука дрожала. Бедняга не мог понять: учащенное сердцебиение – всего лишь симптом нервного расстройства или нечто куда худшее.

Не знаю, оправился ли Бухер когда-нибудь от этого потрясения. Возможно, я бы даже испытывал к нему сочувствие, если бы не одно необычное событие, случившееся в моем детстве.

Вместе со своим приемным отцом, Биллом Мердоком, я совершил путешествие в маленькую французскую деревушку Ротау на границе с Германией. С тех пор прошло больше двадцати лет, я пережил множество приключений, но какая-то доля моего существа до сих пор так и осталась там, или вернее будет сказать, что частичка этого места никогда не покидала моей души.

Если судьба когда-нибудь забросит вас в тот уголок мира, где встречаются Франция и Германия, и если у вас достаточно крепкие нервы, обязательно сверните в сторону от деревни Ротау и поезжайте через сосновые леса к предгорьям горного массива Вогезы.

Вы вскоре окажетесь в уединенном местечке под названием Натцвайлер-Штрутхоф. Когда-то здесь был нацистский концлагерь, теперь почти забытый, в отличие от таких включенных во все путеводители ужасных мест, как Аушвиц и Дахау. Выехав из соснового леса на перекресток, вы увидите обычный дорожный знак: одна стрелка указывает на местный бар, другая направляет вас в газовую камеру. И это вовсе не шутка.

Десятки тысяч узников прошли через ворота этого лагеря, но почему-то мало кто о нем слышал. И невольно возникает вопрос: если даже такая бездна человеческих страданий не смогла вызвать потрясение, достаточно сильное, чтобы быть зарегистрированным на шкале Рихтера двадцатого века, то чего же тогда вообще стоит прогресс?

Я попал туда, когда мне было двенадцать. В летние каникулы Билл и Грейс, как обычно, сняли в августе номер в парижском отеле «Георг Пятый». Они оба интересовались искусством. Моя приемная мать любила старую классическую живопись и хотела, чтобы каждый, кто приходил к ней в дом, сразу видел: хозяйка не только богата, но еще и обладает изысканным вкусом. Билл, благодарение богу, в этом отношении отличался от жены: для него не было большего счастья, чем найти новую галерею или побродить по мастерской какого-нибудь молодого начинающего художника.