Андрей Анисимов - Бомба для Аль-Каиды

Вставив дополнения в текст докладной записки, Рощин засомневался, оставлять ли для высокого начальства выводы, которые делал Клименко, завершая свой рассказ о руководителе ОУН Степане Бандера. И решил оставить. В словах ученого чувствовалась горечь за преступное прошлое «страны советов». И эта горечь была обоснованной. Клименко писал:

«Нельзя однозначно относиться к лидеру ОУН Степану Бандера. Хотя его руки по пояс в крови, проводник ОУН сам провел немало лет в польских и нацистских тюрьмах и погиб, от яда палачей НКВД. Его убежденный фанатизм не смахивал на двойные стандарты иных последователей. Бандера кровью доказал, что верил в свое дело искренне и этим заслужил признание многих соотечественников. Его организация, нравится нам или нет, боролась с частями НКВД и Красной Армии, как с захватчиками. Теперь мы знаем, что сталинский режим мало отличался от фашизма, и деятельность большевиков на Западной Украине принесла много горя и крови. Сталинский геноцид дал повод правым националистам до сих пор поддерживать в тех регионах республики неприязнь ко всему русскому. Но сами ультра, и не только украинские, всегда врали, и всегда разжигали низменные инстинкты людей, сваливая слабость, продажность и неумелость политической верхушки на козни представителей не коренной национальности. Сегодня в Киеве все это может повториться».

Прочитав последнюю строчку, Рощин, распечатал на принтере докладную записку, положил ее в папку и, взглянув на часы, отправился к начальству. Генерал его уже ждал. Получив документ, на минуту оторвался от монитора:

– Там, надеюсь, все путем? Через час шеф с докладом у президента.

– Все, как вы просили. Я могу идти?

– Иди. – Не дожидаясь пока Рощин покинет кабинет, Карелин пробежал глазами компьютерную распечатку. В конце текста имелась приписка. – «В докладной использованы материалы доктора исторических наук Василия Дмитриевича Клименко».

Гатное. Пригород Киева.

19 Ноября 2010 года.

Тимофей Старков чувствовал себя в доме приятеля Сергея Павловича Снегиря странно. Все время приходили какие-то люди. Снегирь что-то с ними обсуждал. Они уходили. Появлялись новые. На кухне несколько женщин, не переставая, лепили вареники. Их тут же кто-нибудь из визитеров проглатывал.

Снегирь кого-то убеждал, с кем-то спорил, кому-то приказывал. И хотя разговоры велись в присутствии москвича, он ничего понять не мог – общались мужчины только на украинском языке. Тимофея это не обижало. Он помнил слова киевлянина, сказанные им в самолете – «Не будешь знать, не сможешь проболтаться».

Но и сидеть без дела несколько часов подряд он устал. Хозяин дома, Богдан Лисицкий, маленький коренастый хохол, показал ему свои владения, разрешил брать из холодильника все, что гость захочет, и на этом свои хозяйские функции посчитал исчерпанными. Тимофей просил Снегиря отпустить его в Киев. Журналиста тянуло посмотреть своими глазами, что происходит в столице Украины после переворота. Но Сергей Павлович в резкой форме выходить из дома ему запретил.

«По улицам рыщут патрули Дыбенко. Не сможешь ответить им по мове, схватят. Сиди и не рыпайся». Тимофею ничего не оставалось, как послушаться. Напольные часы в гостиной давно пробили полночь, а активная жизнь в доме только наращивала обороты. В половине первого приехало человек двадцать парней. Все они были вооружены автоматами, а у одного имелся даже ручной пулемет.

Парни заняли всю мебель первого этажа и сидели молча. Несколько человек дремало. Один из них громко храпел. Никто не обращал на него внимания. Через пол часа прибыло еще столько же. Мебели, для вновь прибывших, не хватило, и они устроились прямо на ковре.

Около часа ночи Снегирю кто-то позвонил. Тимофей видел, что лицо богатыря покрылось красными пятнами, и он направился к парадному. Богдан Лисицкий догнал друга в прихожей, и пытался его в чем-то убедить. Тимофею показалось, что хозяин дома предлагает Сергею Павловичу свою помощь, но Снегирь его не дослушал и хлопнул дверью. Старков слышал, как во дворе завели машину. После ухода Снегиря, дом его приятеля стал напоминать царство спящей царевны. В нем в разных позах, дремали, сидели, откинув головы на спинки кресел, спали на полу около пятидесяти крепких мужиков, и если бы не храп одного из них, дом бы напоминал музей восковых фигур. Только хозяин нервно перебегал из комнаты в комнату. Затем он подошел к Тимофею и молча увлек его в кухню. Женщин там больше не было, как не было и вареников, которых они налепили несметно. Все было съедено. Прикрыв за собой дверь, Лисицкий извлек из холодильника бутылку «Виски» и разлил в два стакана.