Евгений СУХОВ - Оборотень

Своим внезапным появлением Мякиш хотел дать понять, что его слово в колонии значит куда больше, чем авторитет пришлого смотрящего.

Зеки при появлении Мякиша поспешно расступились по сторонам. Всем еще был памятен случай, произошедший две недели назад: смотрящий колонии повелел опустить двух мужиков за то, что те посмели разговаривать с ним в пренебрежительном тоне. Сначала он влепил каждому из них по оплеухе, а потом отдал в пользование своим быкам.

Мякиш ступал по бараку уверенно, прекрасно зная, в какой стороне находится закуток Бирюка. У самой каморки он остановился — двое блатных встали на его пути и хмуро поинтересовались:

— Почему ты не здороваешься, Мишка? В чужую хату вошел, а пидорку с головы сбросить не желаешь?

— Уж не в «кумовья» ж вы играете, чтобы перед вами шапку ломать? — злобно пробасил смотрящий. — Где Бирюк?

Вор скосил глаза в сторону — за разговором напряженно наблюдали остальные блатные. Тут Мякиш понял свою ошибку — глупо было являться в карантинный барак в сопровождении всего лишь четырех бойцов. При желании блатные могли исколоть его гвардию перьями в первые же десять минут конфликта.

Дверь каморки неожиданно распахнулась, и в узком проеме показался Бирюк. С минуту он внимательным и цепким взглядом изучал смотрящего и его свиту, а потом, улыбнувшись, широким жестом радушного хозяина пригласил гостя к себе в каморку:

— Проходи, Миша, а я ведь тебя ждал!

Блатные отступили на шаг, и Мякиш уверенно прошел внутрь.

Подобные встречи с глазу на глаз были в правилах среди законных. Эти беседы очень смахивали на переговоры политических лидеров, когда даже ближайшее окружение не должно было знать, о чем они говорят.

Мякиш неторопливо опустился на стул и осмотрелся. Каморка Бирюка отличалась от всех комнат, которые он видел в колонии. Если у прочих авторитетов на стенах можно было увидеть только голых баб с растопыренными ногами, то у Бирюка комната напоминала уютный кабинет научного работника. На полке над койкой стояли книги в толстых замусоленных переплетах. На дощатой стене висела картина, на которой был изображен тундровый пейзаж. Картина была написана почти профессионально, и было ясно, что художник с заполярными широтами был знаком не понаслышке.

— Оценил? — усмехнулся Бирюк. — Я ее написал, чтобы как-то заглушить скуку. Мне разок уже приходилось чалиться за полярным кругом. Тогда казалось, что более гнилого места невозможно отыскать на всей земле, а когда вернулся на волю, так эти сопки мне стали по ночам сниться. Я хочу тебе сказать, Миша, что скучнее, чем на нарах, может быть, разве что только в могиле.

— Я смотрю, что ты помимо воровских ремесел еще и кисть в руках толково держишь! — хмыкнул Мякиш. — И книжки от безделья почитываешь? — Он перевел взгляд на толстые тома.

Разговор получался странным.

— Все зависит от настроения. — Бирюк взял с полки одну из книг. — Гегель. Слыхал о таком?

— В первой моей ходке был один немец с такой фамилией. Погоняло у него было Шоп. Круглый педик! Тот не из таковых? А может, твой философ его батяня?

— Можешь быть уверен, что твой немец просто однофамилец герра Гегеля. Хотя бы потому, что разминулись они лет на двести! Знаешь, за что он мне нравится?

— За что же?

— За рациональный подход к жизни! Мол, все в жизни разумно. Надо только это понять. Если бы я не знал, что это немецкий философ сказал, то решил бы, что это надумал крепкий вор. Каждый законный обязан понять, что все в этом мире разумно. — Бирюк бережно поставил книгу на место, а потом вытащил другую.

— Кант… Чем больше я читаю немецкую философскую классику, тем сильнее у меня убеждение в том, что эти ребята писали свои сочинения для воров. Знаешь, на чем основывается главный принцип Канта?

— Ну и на чем же? — В голосе Мякиша пробились нотки тревоги.

— На понятии долга. А, каково! Это понятие долга особенно знакомо зекам. Каждый из законных должен быть ответственным за сидельцев. Поверь мне, многого стоят идеи Канта о Боге и бессмертии. Разве возможно обрести покой и чувствовать за собой правду, если не знаешь того, что на тебя падает тень Великого Присутствия? А потом, никто лучше не сказал о свободе, чем старик Кант. И если бы я не знал того, что он скончался в начале девятнадцатого века, то мог бы предположить, будто ему знакомы не только зоны Сибири, но и стены Бутырки. — Бирюк бережно задвинул книгу на полку. — Знаешь, Мякиш, о чем я частенько думаю? Если бы удалось обмануть время и собрать всех этих философов вместе, получился бы очень приличный сходняк!