Евгений СУХОВ - Оборотень

— Приходилось мне с Мякишем дело иметь! Пес он неблагодарный, — охотно поддержал Петряка Лука. Он почти заглядывал вору в лицо, и если бы Лука предложил облобызать его сапоги, то тот не посмел бы отказаться. — Золотишко однажды я переправлял с его подачи. Хочу сказать, что если бы я был более доверчив, то следующего срока мне бы не видать. Ха-ха-ха!

— А ты остряк. Лука!

— На том стоим!

— Я у тебя вот что хочу спросить, сколько лет ты нашей тюрьме-матери отдал?

— Семь ходок за плечами. Где только не чалился. В этом году двадцарик намотаю. Юбилей! Так что приглашаю. — И Лука снова непринужденно расхохотался. И вдруг подумал о том, что окажись в «петушиной стае», то вряд ли сумел бы сейчас смеяться.

— А я не отказываюсь, — серьезно отозвался Петряк. — Срок у тебя для настоящего авторитета весьма приличный. И сам ты еще крепкий. С начальником тюрьмы мы приятельствуем, так вот я ему шепну, чтобы он тебя в нашу хату перевел. На Камчатке жить будешь, старина!

Такого предложения Лука не ожидал, аж дух захватило. Сидеть на Камчатке означало попасть в высший воровской совет тюрьмы, от воли которого зависела не только судьба осужденных, но отчасти и благополучие начальника исправительного учреждения. Кроме того, ни для кого не было секретом, что на стол авторитетам жратву таскают прямо с базара. Достаточно у них и выпивки.

Подумав о водке, Лука мечтательно проглотил слюну.

— Вас же пятеро в камере, так это что…, шестым?

— Ты вместо Фили будешь, его возвращают в Тюмень. Следаки на него что-то крупное откопали, скорее всего, срок добавят.

Небо, голубое еще минуту назад, стало беспросветно серым. Заморосил дождь. Мелкий, частый. Петряк остановился, поднял воротник и недовольно проворчал:

— Прорвало, теперь до самой зимы будет такая сырость. Я вот что у тебя хотел спросить, Лука, неужели это правда, что ты замочил Керосина?

Он был из тех настырных людей, которые смогли бы расколоть даже мертвеца.

Лука немного помолчал, а потом признался:

— Правда, Петряк.

Тот улыбнулся, сверкнув золотыми коронками, и отвечал дружески:

— А ты молоток, Лука. Хотя, чего не сделаешь, когда припрет по-настоящему.

И Лука по хитроватой физиономии Петряка догадался, что от него невозможно утаить ни один тюремный секрет. СИЗО для вора такой же родной дом, как для медведя дремучий лес.

— Вот и здесь приперло.

— Эй, начальник, в камеру хочу! Или ты меня простудить решил? Так не рассчитывай, раньше положенного срока все равно не сдохну, — заорал Петряк в зарешеченное небо, где по толстым прутьям вышагивал с автоматом в руках плотный сержант. У охранника заканчивался второй год службы, и он видел себя уже на мягком душистом сеновале в компании самых симпатичных колхозных девчат.

Родителям и друзьям сержант Еремеев сообщал, что служит в ПВО, а сам потихонечку перешивал красные погоны на черные, прилаживал в петлицы скрещенные пушечки и старательно готовил легенду о том, как был частичкой воздушного щита родины.

Сам он был из глухого сибирского села, где большая часть мужиков отбыла наказание, и страну они знали не по туристическим маршрутам, а по колониям и пересылкам. Они могли сказать, где больше всего комаров, где самые злые собаки и где начальник учреждения большой плут. Они умели ненавидеть овчарок, колючую проволоку, заборы, презирали солдат срочной службы и не упускали случая, чтобы дать пинка такому «воину», отправляющемуся на дембель.

Сержант Еремеев знал, что ни один из мужиков не отдаст дочь замуж за такого солдата, а сам он станет для села всеобщим посмешищем. Поэтому место своей службы он тщательно от всех скрывал пуще самой страшной государственной тайны.

Он даже отказался сделать традиционный дембельский альбом.

— Чего орешь?! — зло крикнул Еремеев. — Не посмотрю, что ты авторитет, могу и прикладом между лопаток хрястнуть.

Самое замечательное в его службе было то, что практически любой его поступок оставался безнаказанным: можно было не только смазать по роже зека, который ему чем-то не понравился, но и натравить злобного пса на любого осужденного. И даже если кто-то из них затаил черную обиду, то можно было не расстраиваться по этому поводу — каждый отслуживший солдат мгновенно растворялся на бескрайних просторах и найти его практически было невозможно.

— В камеру бы его ко мне, — огрызнулся вполголоса Петряк, — я бы научил его дышать почаще…

Локалка охранялась солдатами из спецподразделения внутренних войск МВД. Мякиш явился в карантинный барак в сопровождении четырех «гладиаторов», на лицах которых была решимость и готовность ко всему. Они напоминали свирепых бультерьеров, способных разорвать на части всякого, на кого укажет его царственный перст. Для них не существовало никаких авторитетов, кроме Мишки Мягкова, а о Бирюке они наслышаны не были.