Евгений Петропавловский - Химеры мультиверсума

Жалкая тень смотрителя заброшенного маяка,

коматозный старик, угасающий в больничной палате,

струится по монитору подобием тонкого ручейка,

пульсируя, теплится в дыхательном аппарате.

Врач на обходе подле него хмуро вздыхает:

«Отключить бы деда, намучился всласть». И

спешит удалиться, поскольку прекрасно знает:

милосердие наказуемо, сиречь не в его власти.

А когда персонал расходится по домам

и ночная тишь заполняет больницу,

старик покидает присоединённое к трубкам и проводам

неподвижное тело. Превратившись в птицу,

он расправляет крылья, делает взмах, сквозь стекло

пролетает, не ощутив преграды,

и взмывает в небо, сыплющее светло

ему навстречу безмолвные звездопады.

Поглаживая пространство крыльями, в зыбкий полночный час

он достигает заброшенного маяка

и правит путь по лучу, который давно погас,

сквозь мгновения, растянувшиеся на века.

Он пронзает взглядом спины морских валов,

проницает глубины, объятые вечной тьмой.

И над бездной разносится его неумолчный зов,

обращённый ко всем, кому уже не вернуться домой.

И тогда из придонного ила поднимаются корабли.

Экипажи, обрастая плотью, распределяются по местам

и ведут свои суда вслед за птицей, парящей вдали,

к не указанным ни в одной лоции берегам.

Флотилия, разрастаясь, втягивается в окоём.

Покачиваются борта – не перечесть названий…

На мостике флагмана Ван дер Страатен высится нагишом

(истлела одежда на летучем голландце за время скитаний).

На «Титанике» оркестр наяривает то контрданс, то фокстрот;

среди танцующих пар снуют стюарды с подносами…

Дымит в четыре трубы «Лузитания»… «Амазонка» плывёт,

разрезая волны форштевнем, вспенивая воду колёсами…

На галеасе «Жирона» налегают на вёсла рабы;

дон Алонсо Мартинес де Лейва видит птицу, слушает птицу;

лучший капитан «Непобедимой армады», баловень злой судьбы

понимает: скоро долгое плаванье завершится.

Скоро, скоро их наконец приведут к берегам

обетованной страны, о которой солёные волны поют

всем заплутавшим и отчаявшимся морякам –

даже тем, кого дома давно не ждут.

Они плывут, растворяясь в ночи; им подать рукой

до счастливых мест, где можно, встав на последний прикол, отдохнуть.

Там птица над всеми, кому суждено обрести покой,

опишет последний круг перед тем, как пуститься в обратный путь;

и вновь, поймав погасший луч заброшенного маяка,

станет листать крыльями время, неотличимое от пространства,

торопясь вернуться в тело умирающего старика,

ибо жизнь и смерть должны иметь хотя бы видимость постоянства.

…А наутро лечащий врач, обходя за палатой палату,

привычно остановится, повздыхает подле его утлой постели,

задумчиво прислушиваясь к дыхательному аппарату,

вглядываясь в светлую ниточку на мониторе, дрожащую еле-еле.

И ему, дивящемуся безжалостно-цепкой природе

человеческого метаболизма, будет, как всегда, невдомёк,

что это не жизнь из одряхлевшего тела уходит,

а морская волна впитывается в вечный песок…

Участник Третьей Мировой

Вздохнул: «Встречай, Москва!»

Стучал костыль по мостовой,

и третья голова

сказала первой голове:

«Смотри, братан, сюда:

здесь Кремль стоял у нас в Москве,

на нём была звезда.

А где воронка – был собор,

а дальше – Мавзолей.

Там фон повышен до сих пор,

идём в обход скорей».

Он пробирался меж руин,

спешил, насколько мог,

о трёх обличиях – один,

как триединый бог.

Шагая, руку опустил

в карман шинели он –

и вдруг издал что было сил

протяжный горький стон,

и беспросветно зарыдал,

предвидя злой исход:

ведь он сегодня потерял

талон на кислород.

Что скажет милая жена?

Что скажут сын и дочь?

А жизнь у каждого – одна…

Но чем семье помочь?

Нет у него секретных льгот,

друзей на базе нет,

и запись на пять лет вперёд

в родимый сельсовет…

И, скорбно сняв с груди медаль

за город Вашингтон,

со всех голов своих сорвал

противогазы он;

и пал, обняв свою беду,

издав последний крик,

у всей столицы на виду

усталый фронтовик.

…Струил рентгены солнца диск,

пылился ветеран.

А мимо шёл, пугая крыс,

огромный таракан.

Минувшее кроется в будущем, словно война,