Николай Агнивцев - История дома Романовых

Сколь сладко знать, о дети,
Что днесь за сей мой труд —
В Цензурном Комитете
Мне шею не натрут!
Но предваряю, все-же,
Во избежанье драмы —
Читать сие негоже
Ушедшим цензорам!
Зане, аз многогрешен,
За труд сей при царе —
Эх, был бы аз повешен,
На первом фонаре.

Историей Романова
Всяк школьник умудрен
И предков царских заново
Тревожить не резон.
Об их юдоли райской
И о земных делах —
Товарищу Иловайский
Без удержу писах.
Тягаться не желая
С «Историей» его, —
Мы — царством Николая
Займёмся, оттого.
И днесь, свой скоротечный
Мы начинаем труд,
— Гори, «Осрам» 100-свечный.
Стучи, мой «Ундервуд»!

Итак, в 20-м веке
Препакостной порой, —
Россией правил некий
Царь Николай 2-ой.
Царевы предки лично
Пришли с иной земли
И очень романтично
Себя они вели;
С экспрессией огромной,
Как будто на пари,
Тянулись к немкам томно
Российские цари.
И, в силу тех романов, —
Российский властелин —
Был — менее Романов
И более — Голштин.

Всяк мил в своем лишь стиле
(Не угодишь ведь всем)!
Одни — его любили,
Другие — не совсем!
Хоть к Истине путь труден
Мы скажем наперед:
— Любил его Распутин
И не любил народ!
Свободных дней виновник, —
Сей пресловутый царь —
Веселый был полковник
И мрачный Государь!

И у него, со слухов,
Порядок был таков:
То вызывал он духов,
То — змиев и слонов.
Но все-ж гораздо хуже,
Что, с немцами возясь, —
Жена его, к тому-же,
Алисою звалась!..

Итак, продолжим снова
Сказание свое
Про старое царево
Веселое житье: —
Едва лишь только очи —
Царь протирал, — с утра —
До ночи, что есть мочи,
Кричали все «ура!»
И к царской спальне цугом,
От имени страны
Спешили друг за другом
Придворные чины.
И первым из холопов
(Новинка в сей среде),
Являлся Протопопов
С цветами и…..

За ним же, что есть силы,
И даже свыше сил, —
Качающийся Нилов
Со штопором спешил.
А дальше, вслед за ними,
Трусили на поклон:
И отче Питириме
И Фредерикс барон!
И стулья опрокинув,
Во всю скакали мочь:
Герр Штюрмер, Сухомлинов
И проч., и проч., и проч.
И, мучаясь отдышкой,
Ту скачку завершал —
С Кувакою подмышкой —
Воейков — генерал.

На половине ж датской
Alice , не без причин,
О чем-то по-немецки
Писала «нах Берлин» [1] в Берлин (нем.) .
И опускала веки,
Взглянув на полуштоф,
Что пил приятель некий
Madame de Virouboff [2] мадам Вырубова (фр.)

Но, вот самодержавно
Окончив туалет,
Царь шел легко и плавно
В рабочий кабинет.
И целый час с размаха
Подписывал дела…
— Эх, шапка Мономаха
Не даром — тяжела!

Лишь только расписаться
Царь успевал, ан глядь:
Десяток делегаций
Вдруг надобно принять!…
Сверх них, в приемной царской
Царя волнуясь ждут:
Какой-то принц татарский
И груженый верблюд

И всем, без прекословья,
Твердил монарх с утра:
— «Пью ваше, мол, здоровье
И, вообще, урра!..
(Весьма отметить ценно, —
Что всюду речь свою
Всегда и неизменно —
Кончал он словом «пью»).

На половине ж датской
Аliсе , не без причин,
О чем-то по немецки
Писала «нах Берлин».
И опускала веки
Взглянув на полуштоф,
Что пил приятель некий
Madame de Virouboff

Для всяких делегаций,
Так завелось уж встарь, —
И — переодеваться
Был должен Государь.
Согласно строгой норме,
К гостям иных племен —
Чтоб выйти в русской форме?!
— Скандал и mauvais ton [3] дурной тон (фр.) !
И бедный император,
Блюдя престиж страны,
Менял, как трансформатор
Мундиры и штаны!

За дверью же дворцовой
«Возлюбленный народ»
Все снова да и снова —
Подтягивал живот.
Но, плюнув на балансы
И плюнув на мораль,
Российские финансы
На барке плыли вдаль.
От плаванья такого
Худел наличный фонд
И падал наш целковый,
Как дама demi-mond [4] полусвета (фр.) .
И в грустном разговоре
Шептал народ, как встарь, —
— «Ох, горюшко нам, горе!
— Да, где же наш-то царь?»

Царя же, как булавку,
Носило наугад:
Из Петрограда — в Ставку,
Из Ставки — в Петроград!

В ту пору Сухомлинов,
Задорен и удал,
Дорогу до Берлина
На карте изучал
— «Эй, в ногу, мол, ребята!
Не выдадим своих!
— Эх вы-то мол, да я-то,
Да шапками мы их»!