Игорь Губерман - Первый иерусалимский дневник. Второй иерусалимский дневник

120

Я антисемит, признаться честно,

ибо я лишен самодовольства

и в евреях вижу повсеместно

собственные низменные свойства.

121

Вон тот когда-то пел, как соловей,

а этот был невинная овечка,

а я и в прошлой жизни был еврей —

отпетый наглый нищий из местечка.

122

Знаешь, поразительно близка мне

почва эта с каменными стенами:

мы, должно быть, помним эти камни

нашими таинственными генами.

123

Как пробка из шампанского со свистом

я вылетел в иное бытие,

с упрямостью храня в пути тернистом

шампанское дыхание свое.

124

Я живой и пока не готов умирать.

Я свободу обрел. Надо путь избирать.

А повсюду стоят, как большие гробы,

типовые проекты удачной судьбы.

125

Решать я даже в детстве не мечтал

задачи из житейского задачника,

я книги с упоением читал,

готовясь для карьеры неудачника.

126

В час важнейшего в жизни открытия

мне открылось, гордыню гоня,

что текущие в мире события

превосходно текут без меня.

127

За то и люблю я напитки густые,

что, с гибельной вечностью в споре,

набитые словом бутылки пустые

кидаю в житейское море.

128

Всегда у мысли есть ценитель,

я всюду слышу много лет:

вы выдающийся мыслитель,

но в нашей кассе денег нет.

129

Время щиплет незримые струны,

и звучу я, покуда не сгину,

дни мелькают, как пятки фортуны,

а с утра она дышит мне в спину.

130

Я нужен был и близок людям разным,

поскольку даром дружбы одарен,

хотя своим устройством несуразным

к изгнанию в себя приговорен.

131

Я тем, что жив и пью вино,

свою победу торжествую:

я мыслил, следователь, но

я существую.

132

Видно только с горных высей,

видно только с облаков:

даже в мире мудрых мыслей

бродит уйма мудаков.

133

Я живу, в суете мельтеша,

а за этими корчами спешки

изнутри наблюдает душа,

не скрывая обидной усмешки.

134

Моя малейшая затея

душе врага всегда была

свежа, как печень Прометея

глазам голодного орла.

135

В этой мутной с просветами темени,

непостижной душе и уму,

я герой, но не нашего времени,

а какого – уже не пойму.

136

Я пристегнут цепью и замком

к речи, мне с рождения родной:

я владею русским языком

менее, чем он владеет мной.

137

С утра нужна щепотка слов,

пощекотавших ум и слух,

чтоб ожил чуткий кайфолов,

согрелся жить мой грустный дух.

138

Очень много во мне плебейства,

я ругаюсь нехорошо,

и меня не зовут в семейства,

куда сам бы я хер пошел.

139

Мы бестрепетно выносим на свет

и выплескиваем в зрительный зал

то, что Бог нам сообщил как секрет,

но кому не говорить – не сказал.

140

Ум так же упростить себя бессилен,

как воля перед фатумом слаба,

чем больше в голове у нас извилин,

тем более извилиста судьба.

141

Что в жизни вреднее тоски и печали?

За многое множество прожитых дней

немало печальников мы повстречали —

они отравлялись печалью своей.

142

Каждый, в ком играет Божья искра,

ясно различим издалека,

и, когда игра не бескорыстна,

очень ей цена невелика.

143

Я в сортир когда иду среди ночи,

то плетется мой Пегас по пятам,

ибо дух, который веет, где хочет,

посещает меня именно там.

144

Добру и злу внимая равнодушно,

и в жертвах побывал я, и в героях,

обоим поперек и непослушно

я жил и натерпелся от обоих.

145

Моей судьбы кривая линия

была крута, но и тогда

я не кидался в грех уныния

и блуд постылого труда.

146

Я люблю, когда слов бахрома

золотится на мыслях тугих,

а молчание – признак ума,

если признаков нету других.

147

Живу привольно и кудряво,

поскольку резво и упрямо

хожу налево и направо

везде, где умный ходит прямо.

148

Очень давит меня иногда

тяжкий груз повседневного долга,

но укрыться я знаю куда

и в себя ухожу ненадолго.

149

Именно поэты и шуты

в рубище цветастом и убогом —

те слоны, атланты и киты,

что планету держат перед Богом.

150

Я счастлив ночью окунуться

во всеы, что вижу я во сне,

и в тот же миг стремлюсь проснуться,

когда реальность снится мне.

151

На свободе мне жить непривычно

после долгих невольничьих лет,

а улыбка свободы цинична,