Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

44

Шушера, шваль, шантрапа со шпаной —

каждый, однако, с пыльцой дарования —

шляются в памяти смутной толпой

из неразборчивых лет созревания.

45

С утра весь день хожу смурной,

тоской дыханье пропиталось,

как будто видел сон дурной,

и ощущение – осталось.

46

Движение по небу облаков,

какая станет баба кем беременна,

внезапную активность мудаков —

Создатель расчисляет одновременно.

47

Скоморошество, фиглярство,

клоунада, шутовство —

мастерства живое царство

и свободы торжество.

48

Пространство жизни нами сужено

(опаска, сытость, нет порыва),

а фарта тёмная жемчужина

всегда гнездится у обрыва.

49

Кто светел, чист и непорочен,

исполнен принципов тугих,

обычно тяжко заморочен

мечтой улучшить и других.

50

С утра умылся, выпил кофе

и обволокся дымом серым;

к любой готов я катастрофе,

любым распахнут я химерам.

51

В какой ни скроемся пещере,

пока лихие годы минут,

лихое время сыщет щели,

через которые нас вынут.

52

Конторское в бумагах копошение

и снулая семейная кровать —

великое рождают искушение

чего-нибудь поджечь или взорвать.

53

Когда мы жалуемся, хныча,

мы – бесов лёгкая добыча.

54

Свобода, красота и справедливость

не зря одушевляли нас веками,

мне только неприятна их плешивость

от лапания подлыми руками.

55

Где плоти воздаётся уважение,

и духу достаётся ублажение.

56

По жизни всей отпетый грешник

и всехних слабостей свидетель,

отменный быть я мог насмешник,

но я – печальник и жалетель.

57

Дивным фактом, что, канув во тьму,

мы в иных обретаемся кущах,

не случилось пока никому

достоверно утешить живущих.

58

Взойдёт огонь большой войны,

взыграет бойня дикая,

по чувствам каждой стороны —

святая и великая.

59

Где теперь болтуны и задиры,

посылавшие времени вызов?

Занимают надолго сортиры

и дремотно глядят в телевизор.

60

Жестокость жизни беспредельна,

слезу не грех смахнуть украдкой,

а вместе с этим нераздельно —

блаженство пьесы этой краткой.

61

В пространстве духа тьмой кустисты

углы за светлыми дворами,

там оборотни-гуманисты

стоят обычно с топорами.

62

Пока наш век неслышно тает,

душа – болит, а дух – витает.

63

Похоже, я немного раздвоился,

при этом не во сне, а наяву:

я тот люблю дурдом, где я родился,

и тот люблю дурдом, где я живу.

64

По виду несходства раздор наш понятен,

и зряшны резоны цветистые:

за грязные руки он мне неприятен,

а я ему мерзок – за чистые.

65

Безжалостно двуногое создание,

и если изнутри, не напоказ

в душе у нас родится сострадание —

то кто-то им одаривает нас.

66

Со склона круче понесло,

теперь нужны и ум, и чувства,

поскольку старость – ремесло

с изрядной порцией искусства.

67

У жизни остаются наслаждения:

ещё перо в чернила я макаю,

и праздные леплю свои суждения,

и слабостям посильно потакаю.

68

Мы вместе пили, спорили, курили,

и в радости встречались, и в печали...

Недообщались, недоговорили

и просто мало рядом помолчали.

69

Укрыть себя, прильнуть и слиться,

деля душевность и уют, —

как мы везде хотим! Но лица

нас беспощадно выдают.

70

Увы, когда покинула потенция,

её не заменяет элоквенция.

71

Когда бы вдруг вернуть я смог

то, что терял или пропил,

то царской выделки чертог

я б даже с мебелью купил.

72

Есть мысли – очень часто из известных,

несущие заметные следы,

настолько отпечатались на текстах

их авторов чугунные зады.

73

Мне кажется, в устройство мироздания,

где многому Творец расчислил норму,

заранее заложены страдания,

а время в них меняет вид и форму.

74

Повеял тёмным и нездешним

летучий шепот мысли грешной,

но дуновением не внешним,

а из душевной тьмы кромешной.

75

В повадке, мимике и жесте,

а также в умственной наличности

всегда есть сведенья о месте,

где место этой милой личности.

76

Я много раз давал зарок

являть недвижную солидность,

но верю я – наступит срок,

её придаст мне инвалидность.

77

Из массы зрительных явлений

люблю я девок на экране:

игра их нежных сочленений

бодрит меня, как соль на ране.