Игорь Губерман - Листая календарь летящих будней…

Себя укоризной не мучаю,
но был ещё тот я карась,
легко привечал я по случаю
различного облика мразь.

Непреклонная движется темень,
и её я спокойно приму,
всей душою повязан я с теми,
кто давно уже канул во тьму.

Не Бог ли мир готовит к новым войнам,
под хор из подлецов и подголосков
с усердием, Мичурина достойным,
выращивая злобных недоносков?

Нынче я подумал, что копилка
шуток наших, мыслей, изгалений —
щедрая поилка и кормилка
авторов грядущих поколений.

Забавно мне, что множество мужчин,
гордящееся яйцами воинство
безмерно ценит звание и чин —
гораздо выше личного достоинства.

У личности есть жизненная миссия,
она благословение и бремя,
а степень исполнения зависима —
смотря какое время в это время.

Ничем уже, что в жизни приключится,
меня ни удивить, ни огорошить —
ну, разве только тем, что время мчится
быстрей, чем обезумевшая лошадь.

Немного обидно от мысли такой,
но прочих она вероятней:
народу живётся под сильной рукой
уютней и много понятней.

А дьявол, чёрт, и сатана,
и бес, и все похожие —
они компания одна
и тоже слуги Божии.

Большое счастье, что досталась нам
та изумительная каша,
та смесь гармонии и хаоса,
какую жизнь являет наша.

В России расклад нынче явно такой,
что годы нужны, а не месяцы,
но если стране предоставить покой,
то бесы её перебесятся.

Слышу ругань и слышу овации,
ясно вижу кастет угрожающий
и горжусь принадлежностью к нации,
восхитительно всех раздражающей.

Смотрю глазами неуча кручёного:
какие ни творятся перемены,
в извечной битве светлого и чёрного
выигрывают серые гиены.

В посрамление всякой теории
и какие бы дамбы ни строили,
извивается речка истории,
подмывая опоры с устоями.

Смотрю вокруг я не спесиво,
кипящий мир лишь дурень хает,
сейчас хозяйка жизни – сила,
а разум тихо отдыхает.

Жить нелегко в духовной ржави,
однако многие в ней счастливы,
но от житья в такой державе
они пугливы и опасливы.

Понять меня, наверно, можно
и без труда для интеллекта:
всегда мне странно и тревожно,
когда евреев любит некто.

Распахнуто болтал я и раскованно,
я вжился в роль кухонного оратора,
в то время это было так рискованно,
что я бывал похож на провокатора.

А поступать наперекор —
шаблону, разуму, совету —
я продолжал бы до сих пор,
но жаль – уже поступков нету.

Всё утряслось и устоялось,
застыло в виде аккуратном,
осталась маленькая малость —
печаль о прошлом невозвратном.

Столько всяческой и очень разной дури,
заковыристой порой и дури просто
благоденствует в сегодняшней культуре,
что напрасно мы наивны, как подросток.

С кем угодно болтаю при случае,
то бокалы держа, то стаканы,
собеседники самые лучшие —
у кого в голове тараканы.

По рельсовым стыкам колёса стучали,
деревья несли снеговые одежды,
и разные виды российской печали
мелькали в окне и гасили надежды.

Разъездами уматываясь дочиста,
участвуя в общественных пирах,
люблю я на гастролях одиночество
в гостиничных унылых номерах.

Дорожные мысли – иные, чем дома,
и шире у мыслей разброс,
и даже является давний знакомый —
о смысле проклятый вопрос.

Пласталось плоское пространство,
леса тянулись вдоль обочин,
убогой жизни окаянство
встречалось глазу редко очень.

Десятки рыл сидят, балдея,
в конторах тайных и глухих —
национальная идея
никак не клеится у них.

Заметно влияние внешней среды
на рост и расцвет дарования:
повсюду угрюмо ютятся плоды,
прогнившие до созревания.